Незадачливый убийца

23 марта, понедельник, полдень.

Я подошел ко времени выноса тела бедняги Добье, но стоял в отдалении на противоположном тротуаре, чтобы не привлекать внимания. Здесь были его родители, близкие, много друзей. Среди них мэтр Манигу, старик Даргоно, а недалеко от него, затерявшись в траурном кортеже, стояла Софи в строгого покроя черном костюме.

23 марта, понедельник, вечер.

Вторую половину дня я провел в зале каратэ. Мне кажется, Дарвин досконально знает свое ремесло. Он даже ездил в Японию, чтобы усовершенствоваться в нем. При великолепной мускулатуре его движения исполнены кошачьей гибкости, несколько даже пугающей. Впрочем, он славный малый, веселый, без притворства и, я думаю, много воспитанней и умней, чем хотел бы казаться.

Однако мне не нравится в нем некоторая вульгарность, так же как и легкость, с какой он передает слухи, неизвестно еще вполне ли достоверные. Он, в частности, поделился со мной, что говорят — вернее, говорили — о Софи Даргоно местные прожигатели жизни: «Когда она объявляет тебе, что у нее не в порядке чулок и ей надо отойти в укромное место поправить его, самое время последовать за ней туда же».

Я ему сдержанно заметил, что такого рода детали мне ни к чему. Он, казалось, удивился, но продолжать не стал. Часам к шести мы поехали в предместье Ниццы, чтобы увидеть Ромелли, тот руководит здесь одним из предприятий Жомов на Калифорнийском проспекте. Юбер появился поздно, сел в машину и направился по дороге в Бьё, где он живет.

Времени рассмотреть Ромелли у меня было немного, но уверен, что не забуду его облика, столь он характерен: среднего роста, худощав, с лицом уставшего кондотьера,[9] очень смуглым под густой шапкой почти белых волос (а ему нет еще 40). Мне кажется, он мог бы быть незаурядным обольстителем, но, говорят, он совсем не ловелас (что ж, пока один грех с его души снимем…).

24 марта, вторник, вечер.

Любопытный был сегодня эпизод! Я проводил мэтра Манигу в аэропорт. До отлета еще оставалось время, и мы решили пропустить в баре по стаканчику. Вот тут-то и произошла непредвиденная встреча. Патрон внезапно остановился как вкопанный и слегка побледнел; я увидел, что взгляд его устремлен на женщину, одиноко сидевшую поодаль. Она тоже его заметила и поднялась. Они устремились друг другу навстречу и обменялись рукопожатием. Я бы не сказал, что оно было совсем коротким… Потом мэтр Манигу обернулся ко мне, и я, повинуясь его молчаливому приглашению, приблизился. Он познакомил нас. Как я и понял сразу, это была мадам Клод Ромелли. Она ждала здесь прилета подруги.

Мы сели за столик, разговорились. Точнее, говорили они. Ну прежде всего об этих таинственных покушениях, о которых мэтр Манигу сказал — и с жаром, — что понятия не имеет, о ком думать и каковы могут быть мотивы. Беседа незаметно перешла к их общему прошлому…

Мадам Ромелли, высокая изящная женщина лет тридцати пяти, со сдержанными аристократическими манерами. Волосы стянуты назад почти как у Софи Даргоно, их довольно своеобразный золотистый цвет переходил в серый, быть может, из-за пробивающейся седины. Лицо удивительно гладкое, черные глаза удлинены к вискам, что создавало впечатление хрупкости. Нос прямой, классической формы. Уголки губ, кажется, трепещут от затаенной нежности.

Я мог так хорошо ее рассмотреть, потому что словно перестал для них существовать. Тягостная это вещь — быть третьим на встрече двоих, связанных драгоценными воспоминаниями их лучшей поры.

Напоследок, хоть мэтр Манигу об этом ее не спросил, Клод сказала, что сейчас она вполне счастлива. Она также добавила, без видимой связи с предыдущим, что всем обязана Юберу, его поддержке во время трагедии с братом. Мэтр Манигу молчал. Может быть, ему чудились в этих малозначащих словах немые упреки, и не шептала ли ему совесть о его отступничестве в дни ее беды?

У меня сложилось впечатление, что Клод защищалась, защищала свою прошлую любовь, свое нынешнее счастье, выбор, который она должна была сделать; человек гордый, она опасалась, что этот выбор припишут мужскому обаянию Юбера или собственной ее усталости, или, того хуже, некоторым психологическим особенностям, связанным со злосчастной наследственностью.

Первое волнение улеглось, радость от встречи выплеснулась, воцарилась некоторая неловкость. Оба услышали о посадке в самолет не без облегчения (хотя во взгляде и была грусть). Они сказали друг другу несколько слое, которые говорят в таких случаях. Расходясь, они ни разу не обернулись. Я проводил мэтра Манигу до выхода на летное поле. И только тут он прервал молчание, сказав мне, чтобы я действовал осторожно.

26 марта, четверг.

Из письма Мари-Элен Лавалад (Париж) Элеоноре Дюге (Анжер).