Незадолго до ностальгии

— Какое это сейчас имеет значение? — в отчаянии возопил его собеседник. — Что теперь делать? Что будет со мной?! Вы насмешливое ничтожество, гад, дурак, подлец, нашли время для своего пошлого юмора! Что теперь делать?!

Они несколько раз машинально, только потому, что не могли удержаться, съездили друг другу по физиономиям, не чувствуя ни боли и ни притока адреналина и потому не входя в раж.

— Простите, — ещё раз извинился Киш. — Я и правда не знаю, как вам помочь. Неужели вы ещё не поняли, что мне придётся гораздо хуже, чем вам? Для таких кретинов, как вы, в Аду, думаю, есть более-менее сносные местечки, где, конечно, тоска и печаль, но не слишком невыносимо. Не спорьте: вы — кретин, и только в этом ваше оправдание. На вашем месте я держался бы именно этой линии защиты. По крайней мере, вы можете сказать: меня так воспитали, мне никто не говорил, что нужно по-другому, я и Евангелия-то в руках никогда не держал. Конечно, вы не сможете сказать, что от рождения были лишены совести — совесть даётся всем, даже тем, кого воспитывают как кретинов — или что за всю жизнь не видели ни одного храма, а увидев, понятия не имели, что это за строения, но всё же. А мне нечего сказать! Я знал, как надо, но не делал. Это всё равно, что дезертировать с поля боя, и не один раз, а постоянно: всю жизнь только и делать, что дезертировать, понимаете? Если мне скажут: «Иуда предал Христа всего раз, а ты сколько?», то мне и возразить нечего! А ведь скажут — в том-то и дело, что скажут!

— Как, вы говорите, мне надо сказать? — заинтересованно уточнил блондин. — «Меня так воспитали»?

Киш не успел ответить: из общего гомона вдруг выделился звенящий праведным гневом возглас:

— А где водитель!?

На мгновенье галдёж прекратился, толпа замерла, недоумённо озираясь, а то и вертясь вокруг своих осей, а потом завопила с новой силой:

— Водитель — осёл!

— Кто доверил ему руль?

— Это всё из-за него!

— Где этот убийца?!

— Сам-то небось живёхонький!

Кто-то первым снова ринулся в низину, к жёлтой разбитой коробке автобуса, за ним устремились остальные. Киш остался среди тех, кто предпочёл улицу, но несколько человек снова проникли внутрь и снова испытали шок от встречи с телами:

— Этот чертов итальянец наступил мне прямо на горло! Слышь, Джузеппе, убери свою туфлю!

— Как я, по-твоему, её уберу? И моё имя — Леонардо!

— Моё лицо! Стив, я не хочу, чтобы меня хоронили в таком виде!

Снаружи давали советы:

— Он должен стонать!

— И дышать!

— А мы не дышим! Кто-то заметил, что мы не дышим?

— И понимаем все языки!

Водитель в помятой форме светлого хаки появился из моторного отсека.

— A-а! Вот он! — к нему ринулось сразу несколько человек в прежнем предсмертном желании разорвать в клочья, но водитель, видимо, по-прежнему считая себя главным, повелительно вытянул руку вперёд, и потенциальные драчуны застыли на месте. Стало ясно, что водитель обладает важной информацией, и все попытались замолкнуть:

— Он что-то знает!

— Дайте ему сказать!

— Вот и помолчи!

— Я не могу помолчать — я волнуюсь!

С губ водителя слетело несколько заковыристых ругательств. Он обводил толпу недобрым проницательным взглядом, по очереди останавливаясь на каждом лице.

— Кто-то надрезал тормозные шланги, — сообщил он, — и надпилил рулевые тяги.

Кто-то охнул, кто-то тоскливо завыл в плаче, кто-то попытался оправдаться:

— Это не я!

— И не я!

— Что ты на меня так смотришь? По-твоему, это я?

— Заткнитесь, идиоты! — рявкнул водитель. — Это было сделано ещё в гараже! Кто-то подготовил теракт, чтобы убить кого-то одного из пассажиров, разве это не ясно? А пострадали все! Пусть мерзавец, который знает, что это из-за него, признается! Я хочу посмотреть ему в глаза!

На несколько мгновений в лощине установилась пугливое бормотание, почти тишина.

— Ну вот, — опасливо подумал Киш, — сейчас они догадаются, что всё дело во мне. Точней, конечно, в Марке, но для них нет никакой разницы — я ли, Толяныч ли. Важен результат, а он таков.

Его негромкая мысль не осталась не услышанной. Розовощёкий викинг, — тот самый, которого Киш так невежливо и опрометчиво называл кретином, — возопил на всё ущелье:

— A-а! Я так и знал! То-то этот негодяй, который обзывал меня, такой спокойный! Это он всё подстроил! Сам признался!

— …ался-ался! — грозно продублировало эхо.

Толпа разом обернулась к Кишу, наведя на него три десятка ненавидящих взглядов. Их яростные лица не предвещали ничего хорошего — при жизни его никогда не ненавидело столько людей разом. Киш успел подумать, что у него нет ни малейшего шанса увидеть в каждом из них образ Божий — он этому просто не научился при жизни, а сейчас уже поздно.