Незакрытых дел – нет

Сын исчез в своей комнате, потом вернулся. Некоторое время он смотрел на погруженную в свои мысли мать, а потом сел рядом с г-жой Папаи на потертый зеленый диван, который был куплен двадцать лет назад в Англии и который давным-давно надо было выкинуть. А каким современным и модным он тогда считался! Родственников он приводил в изумление. В спинке, которая для этой цели переворачивалась, можно было хранить белье. Спать на сбившемся комками матрасе стало уже невозможно, перетягивавшие его крест-накрест ленты провисли, но ни у кого не хватало духа выбросить этот родовой символ, равно как и два шедших с ним в комплекте кресла с ободранными подлокотниками. Когда этот зеленый диван только купили, младший сын мог целиком втиснуться в ящик для белья – правда, с большим трудом. Тем временем он надел синий махровый халат с белыми полосками – халат был на два размера больше, чем нужно, подол волочился по полу, а когда он рисовал, рукава приходилось закатывать. Изначально халат купили отцу в эпоху его особой дородности, когда, при весе 115 кг, он еще состоял, как он любил выражаться, «членом общества зеркальных яиц», потому что (та-да-дам!) видел собственные яйца исключительно в зеркало. Членов в обществе было двое – он и один из его немногочисленных друзей. Хотя, пожалуй, «немногочисленных» тут поэтическое преувеличение. Общество они составляли вдвоем с его единственным другом. Надо добавить, хоть Папаи и не мог этого знать, что этот его друг, с которым он некоторое время работал в одной редакции, тоже писал о нем в своих донесениях. И о нем тоже. В его оправдание стоит сказать, что о Папаи он отзывался благоприятно. Словом, эта шутка про общество зеркальных яиц входила в основной репертуар Папаи. Он с детства собирал шутки себе в блокнотик. Все считали Папаи человеком с бесподобным чувством юмора.

Сын попытался было обнять маму, но почувствовал, как напряглось ее тело.

– Они еще спят.

Ее лицо застыло от тревоги. Морщины стали глубже, тонко очерченный нос торчал как клюв, губы сжаты. Сколько забот у бедняжки! Вечно она о ком-то беспокоится.

– Ты бы сходил в больницу. Сделать с ним гимнастику. И вымыть. Они его не моют. У меня уже сил нет. Эйн ли коах.

Последнее она произнесла только про себя, для себя. В минуты усталости, измождения, отчаяния она невольно переходила на иврит, сама того не замечая. Так два года спустя, на смертном одре, в больнице, в морфийном забытьи она неожиданно сядет на кровати и откроет глаза. Соседка по палате – уже потом, когда завернутое в простыню тело г-жи Папаи спустили в прозекторскую, – весело рассказывала ее сыну, который как раз собирал материнские вещи по ящикам больничной тумбочки, что тем вечером, шутки ради, просто чтобы проверить, она крикнула в сторону лежащей в беспамятстве г-жи Папаи: «Шма Исраэль!» – и глаза г-жи Папаи открылись, она села на кровати. Хотя в тот момент была уже мертва.

С кухни послышался звон посуды, и г-жа Папаи бросилась из гостиной, словно львица, заслоняющая собой своих детенышей.

– Оставь! Оставь! – закричала она копошащейся на кухне молодой женщине, которая с улыбкой к ней обернулась.

– Вчера мы очень поздно пришли. Не сердись, что мы так все оставили. Я все сейчас сделаю.

Г-жа Папаи ослабла от этой обезоруживающей улыбки. Молодая женщина действовала в тесной кухне так стремительно и бесшумно, что г-же Папаи было просто не подойти к раковине.

– Сейчас сварю кофе, – сказала молодая женщина.

– Не нужно, – ответила г-жа Папаи.

– Опять этот блядский снег! – донесся из недр квартиры хрипловатый голос. Поэт, натянув только брюки, вышел из третьей комнаты – босой, с голым торсом, почесывая бороду: он был невысокий, грудная клетка немного птичья, и спина сгорблена, ключицы прямо-таки нависают над худой волосатой грудью, но плечи по-мужски мускулистые. Почесываясь, он остановился в дверях гостиной.

– Слушай, – начал поэт, – я тут решил презентовать сегодня суп из седла косули. Ну не здесь, а в Адилигете[86]. А где эта поганка?

Характерным для него движением он протянул левую руку через правое плечо и почесал лопатку. Чесался долго, с наслаждением.

– Деньги-то у нее.

– Да? – спросил сын г-жи Папаи, и во рту у него собралась слюна. – Суп из седла косули?

– Мясник на Баттяни обещал отложить для меня кусок. Туда нам надо попасть к четырем. А к супу из косули я подам отбивную в сухарях, картофельное пюре с мускатным орехом и зеленый горошек на сливочном масле со свежей петрушкой. Вот на чем я остановился. Девушки еще что-нибудь сообразят. В пирожных я ничего не смыслю. Это уже высокое искусство.

– Но каким образом?

– Не здесь, в Адилигете. Там по крайней мере настоящая плита. Но сначала заглянем в «Лебедя». И потом уже потащимся в Буду, на улицу Режю. Где эта дохлятина?