Незалеченные раны. Как травмированные люди становятся теми, кто причиняет боль

Социальные сети также позволяют получить быстрый доступ к групповому мышлению, при котором человек неосознанно имитирует поведение и мышление группы других людей, не оценивая предоставленную информацию критически. В этих культурных изображениях последствий травмы есть доля правды, но механизмы, лежащие в основе этих последствий, часто гораздо сложнее, чем нам преподносят.

Кроме того, я подозреваю, что в нашем гиперсвязанном, но крайне занятом мире у нас возникают проблемы в отношениях в большей степени, чем когда-либо. Хотя я могу это доказать лишь собственным клиническим и личным опытом, мне кажется, что структуры близких отношений – доброта, сострадание, тщательное обдумывание, внимание к другим людям – были смыты потоками работы, достижений, путешествий, подработок, социальных сетей, онлайн-свиданий и неограниченной доступности всевозможных вариантов. По этой причине мы относимся к людям так, словно они одноразовые, но при этом чувствуем себя одинокими, тревожимся за отношения и не можем установить крепкие связи. Начав воспринимать изучение отношений как механизм построения более крепких связей, мы стали задумываться о вреде, который может быть причинен в отношениях, и расширили словарный запас, связанный с отношенческими травмами.

Наконец, говоря о травме, мы иногда подразумеваем ее долгосрочные последствия, а именно: ее влияние на формирование личности, образ жизни, отношение к здоровью и межличностные отношения. Мы социальные существа, и травма нарушает нашу способность выстраивать отношения с собой и друг с другом. Нам нужен простой способ говорить о влиянии травмы на жизнь, личность, психопатологии и защитные механизмы, поэтому мы используем слово «травма», подразумевая монолитyю статичную сущность.

Больше всего в злоупотреблении термином «травма» меня беспокоит не то, что люди используют это слово слишком свободно, а то, что они произносят его бездумно, не принимая во внимание многочисленные последствия травмы. Без этого, а также без точного представления о последствиях травм и возможных методах лечения, жертвы вроде Сьюзи будут продолжать страдать.

Когда я впервые увидела Сьюзи, она напряженно сидела на краю стула, словно готовясь вскочить с него в любую минуту. Она выглядела хрупкой и тонкокостной. Все в ней было изящным и острым. Ее ключицы проступали через кожу, образуя под собой глубокие ямы, а складки льняного платья были отутюжены до такой степени, что напоминали лезвия. Легкое дрожание рук нарушало внешнее спокойствие.

Сьюзи выглядела так, словно она не хотела быть здесь. Казалось, будто какой-то импульс втолкнул ее в мой кабинет без ее согласия.

«Я всегда очень встревожена, – сказала она. – Хуже всего мне приходится, когда я должна присутствовать на совете директоров. Я всегда чувствую себя глупо, не могу подобрать нужные слова и впадаю в ступор. Все остальные справляются с работой гораздо лучше меня».

В течение года психотерапии мы обсуждали историю Сьюзи и пытались выяснить причины ее тревожности. Я сразу поняла, что она привыкла достигать высот и вовсе не была глупа, вопреки ее представлениям о себе. У нее была ответственная должность в сфере финансов, и она руководила большой командой профессионалов. Снаружи ее жизнь выглядела великолепно: прекрасная работа, стабильные отношения, путешествия и друзья.

Внутри Сьюзи охватывал страх, что ее сочтут странной или «обманщицей». На работе она ежедневно испытывала сильную тревогу и стремилась к чрезмерной компенсации: брала на себя сложные задачи, отказывалась от отдыха и оставалась гипербдительной к любым признакам неодобрения. Ее отношения едва функционировали, и они с партнером просто сосуществовали. Они редко проводили время вместе или находили возможность для нежности и секса. Сьюзи хотела большей близости, но боялась, что ее отвергнут.

– Когда позавчера мне было грустно, и я сказала, что хочу обняться и поговорить, он спросил, не могу ли я подождать, когда он закончит работу.

– Что вы ответили на это?

– Ничего. Меня начало трясти после его ухода. У меня начались сильные рвотные позывы.

Даже в моменты отчаяния и печали Сьюзи не хотела, чтобы ее считали проблемной, и она не позволяла себе быть уязвимой или злиться. Вместо этого она применяла стратегии преодоления стресса, которым научилась еще в подростковом возрасте, чтобы успокаиваться. Среди них было переедание и стимулирование рвоты.

Тема трудностей в отношениях часто всплывала в нашей совместной работе, пока мы осторожно пытались распутать нити истории Сьюзи и понять причины, по которым она сделала тот или иной выбор. Со временем мы добрались до невероятно сложного детства (родители употребляли наркотики), а также истории полного эмоционального пренебрежения и сексуального насилия, которую усложняли абьюзивные отношения в молодом взрослом возрасте.