Незамеченное поколение

Но если у последних представителей ордена не было, конечно, никаких шансов увлечь молодежь позитивистским миросозерцанием, они могли бы все-таки передать ей основные начала того, что по Алданову является «субстанцией» демократии. Этого сделано не было.

Среди остатков ордена, попавших за границу, молодежи не было вовсе. С тех пор пополнений не поступало — эмиграция, в огромном своем большинстве «белогвардейская», воспитывала своих сыновей в ненависти к интеллигентам, как к людям, погубившим Россию. При этих условиях нельзя было ждать, что демократические группы привлекут много молодежи, и, все-таки, если бы они сохранили свою прежнюю способность к героической проповеди, могло ли бы случиться, что, руководя почти всей общественной и культурной жизнью эмиграции, за тридцать с лишним лет они не сумели завербовать ни одного молодого последователя?

Но орден и не стремился к прозелитизму в эмиграции. Так же, как эмигрант шофер такси все еще чувствовал себя офицером несуществующей больше императорской армии, члены ордена долго продолжали считать себя заграничными представителями могущественных, опирающихся на широкие массы, российских партий и, забывая, что в России эти партии давно были разгромлены и последние их члены расстреляны или заморены в концлагерях, попрежнему чувствовали за собой доверие и признание «всего» русского общества и на эмигрантскую молодежь, на всех этих никого не представляющих, не имеющих никакого общественного стажа, недоучившихся молодых людей, смотрели с высокомерным презрением.

Психологически легко понять нежелание представителей ордена иметь дело с молодежью, не скрывавшей своей к ним вражды, и, все-таки, это говорит об оскудении жизненной энергии. Сохранились доктрины и мировоззрение, верность «святому идеалу» и высокие орденские добродетели, но отлетело вдохновение прежних дней, вербовавшее молодежь, передаваясь от человека к человеку, подобно некоему мистическому огню или неотразимой музыке. Объятые этой музыкой души подымались, как на волнах прилива всплывают лежащие на отмели лодки. Но все прошло. От схлынувшего героического и творческого энтузиазма, в продолжение столетия определявшего всю русскую жизнь, остались только схемы, разработанные поколениями партийных авторитетов, и несколько закрытых клубов пожилых людей, посвятивших свою жизнь толкованию по этим схемам происходящих событий.

В этом было разительное отличие демократических эмигрантских группировок от так называемых пореволюционных течений, искавших новых идеологических и миросозерцательных схем. В области историософии и истории культуры все творчество ордена в эмиграции ограничилось, если не ошибаюсь, переизданием «Очерков русской культуры» П. Н. Милюкова, и, по сравнению с идейной «вирулентностью» пореволюционных течений, публицистика ордена кажется чрезвычайно консервативной и догматической. Добросовестная и наукообразная, эта публицистика уже не умела и не хотела захватывать и обращать.

Глава третья

Только одна группа оказавшихся в эмиграции интеллигентов предприняла миссионерскую работу среди молодежи, но это были люди, уже давно восставшие против миросозерцания «ордена» и вернувшиеся от позитивизма и марксизма к православию. Конечно, им легче было, чем Милюкову, разговаривать с эмигрантской молодежью. Сознание, что все страшные события последних лет произошли из-за того, что люди забыли Бога, было многим тогда близко. Обращению к религии способствовали и тоска по родине и обострившееся национальное чувство. Для бесправного эмигранта все двери в окружающую иностранную жизнь были закрыты. Русский храм — вот единственное место, где он чувствовал себя дома. Здесь все напоминало счастье прежней жизни на родине. Больше — это была сама эта вечно снящаяся эмигранту прежняя жизнь, частица ее, чудесно перенесенная в настоящее, и сюда шли, как на «свидание с Россией». Это религиозно-патриотическое чувство, близкое большинству эмигрантов с особенной силой захватывало молодежь.

Н. Езерский писал в «Вестнике Русского студенческого христианского движения» (№ 2, 1927 г.):