Незапертая дверь

– Как теперь будешь жить, Димон? Я тебе не завидую.

Он и сам себе не завидовал. И сам себя ненавидел.

И еще – были мысли тогда… Отец прав – как с этим жить? Лучше туда, к Дашке… А способ можно найти. Серьезно обдумывал, очень серьезно.

Спасла его бабка Зина, соседка по дому. Увидела и поманила скрюченным пальцем:

– Поди-ка сюда, милок!

Он подошел.

– Даже не думай, – ничего не спросив, сказала она, – ничего не получится.

– Почему? – еле выдавил он.

– Потому, – отрезала бабка Зина. – Потому что если ты сам – ну ты понял, то к сестре-то не получится. Не возьмут тебя к ней. Она невиновная, будет в блаженстве и в благодати, в раю. А ты, самоубивец, пойдешь в самое пекло и будешь вертеться на сковородках! В ад тебя заберут, Димка, в преисподнюю! Так что живи, – с тяжелым вздохом добавила Зина, – живи, паренек. Хоть и будет несладко. И еще – уезжай отседова. В другой город съезжай. Чего тебе здесь – одно напоминание. Да и папка с мамкой всю жизнь будут корить. А Дашке твоей хорошо, не сомневайся! Спокойно ей, безгрешной душе. Спокойно и тихо в райских садах.

Он так и сделал. И еще – всю жизнь благодарил бабку Зину. Всю жизнь помнил ее слова и благодарил.

Спустя годы он поставил сестричке памятник – красивый, из белого мрамора: девочка с косичками играет с котенком. Девочка как живая, веселая и беззаботная. Памятник он привез из Москвы, долго присматривался и наконец выбрал скульптора. И тот не подвел – мраморная Дашка была точной копией Дашки живой.

На следующий день после получения папки с бумагами и Адиного письма с завещанием по поводу похорон он вылетел в Италию. Выполнил все четко, по подробно расписанным пунктам – выбор похоронных принадлежностей, цвет гроба – неужели он снова этим занимается? – отпевание в маленьком местном католическом храме, похороны на старом деревенском погосте в заранее купленном и подготовленном месте, на самом краю обрыва, с видом на озеро, под огромным раскидистым старым дубом. Все, как хотела Ада.

Хоронили ее всей деревней – так принято. Суровые и молчаливые местные жители, опустив глаза, осеняли себя крестами. Перекрестился и он.

Потом, когда все разошлись, он увидел брезентовый стул, наверняка принесенный кем-то из соседей. Рядом со стулом стояла бутылка граппы, и Калеганова тронула эта забота.

Он сел на этот шаткий, неудобный стул, открыл бутылку и отхлебнул из горла. Вид на озеро был необыкновенным. «Аде будет здесь хорошо и спокойно», – подумал он и, шатаясь, пошел домой. Он проспал больше суток в чем был, не раздеваясь и не вставая по нужде. И этот сон был спасением.

Две ночи Калеганов ночевал в Адином доме, теперь уже своем, и это было странно. Назавтра просидел у нее на могиле до заката солнца. На следующий день заказал семидневную мессу, закрыл дом, попрощался с соседями, попрощался и с ней, пообещав вернуться через полгода, и уехал в Москву, где ждали дела.

Все свои обещания он выполнил. Все до одного, включая возвращение в Италию.

Ему сказочно повезло, как считали знакомые. Простой тульский парень сорвал свой джекпот. Повезло? Даже про себя он не мог произнести это слово.

Он искренне горевал по Аде и почти два года не заводил даже краткосрочных романов. Везде: в офисе, в квартире на Кутузовском – все напоминало о ней. Ее вещи он не отдал и не выкинул, считая это каким-то святотатством. Все так и осталось в ее шкафу аккуратно разложенным и развешенным, как было при ней.

И в итальянскую деревушку он ездил два раза в год, подолгу сидел на маленьком зеленом, тихом и уютном деревенском кладбище, рассказывая Аде про себя и дела компании.

Дачу в Кратово Калеганов не полюбил, потому что страстно любил город – огромный, шумный и суетливый, с невыносимыми пробками, удушливым воздухом, хмурым и нетерпеливым народом. Город, который давно стал его.

Да, Калеганов стал москвичом, и у него появились любимые места для прогулок, например парк «Коломенское», Сокольники, переулки у «Кропоткинской» и вокруг Тверской. Появились любимые магазины и торговые центры, кафешки и рестораны, скверы и памятники.

В Тулу он ездил редко – не скучал, да и не по кому было скучать: от родителей он отвык, а Дашки давно не было. Заезжал наспех, без ночевки, выкладывал пакеты с деликатесами, которых и в Туле было навалом, только его старики никогда их не купят – еще чего, не жили богато, нечего и привыкать. Колбаса и картошка, пельмени и квашеная капуста – вот привычный рацион. Осетрину и икру съедали не сразу, пару дней вздыхали и любовались.

– За такие деньги в горло не лезет, – бурчал отец. – Зачем нам все это?