Незавершенная революция

В действительности предпосылки для национальной революции в России благодаря империалистической авантюре «Романовых» к 1917 году были, как была и сила, объективно представляющая соответствующую повестку — эсеры. О том, почему у них не получилось, а у большевиков получилось мы уже не раз писали и повторяться не будем, но надо четко осознать — в этот момент национальная революция потерпела поражение и победил интернациональный догматический проект западного происхождения, оседлавший и нейтрализовавший ее.

Но самые драматические последствия для «русского фактора» имел сталинизм, который взял его на вооружение. В отношении к Сталину обычно принято исходить из антагонизма двух видений — «интернационалистского» (троцкистского) и «национал-большевистского». Первый вменяет Сталину в вину то, что от интернационализма ленинской поры он перешел к «великодержавному русскому шовинизму», второй же именно это ставит ему заслугу. При этом упускается из виду, что в отторжении мейнстримных форм имперского исторического нарратива и культуры, которые без разбора рассматриваются как «русофобия» из-за отождествления с последними «русского», присутствовали две составляющие. Что свой мотив отторжения этого «русского» был у идейных коммунистов, представляющих завоеванные или дискриминируемые им народы вроде поляков и евреев, это понятно. Однако был не менее мощный поток, отторгающий это «русское» изнутри, проявивший себя в частности в творчестве поэтов и мистиков Серебряного века, императивом которых было обновление русской культуры и жизни и создание их новой формы (Хлебников, «Скифы», в известной мере даже Маяковский, а также Андреев, Мережковский, А. Толстой и т. д.).

Свергая господствующий исторический и культурный нарратив, революция, изначально общая, реализовывала устремления обоих этих направлений, но дальше уже наступала развилка. Победившие национальную революцию интернационал-большевики свергли ненавистных обоим революционным направлениям имперских кумиров, но тут же установили на их место новых, собственных. Как же понимать произошедшую после этого и осуществленную Сталиным «реабилитацию русских истории, культуры и патриотизма»? Это была самая настоящая конттреволюция, но по отношению не к интернациональной революции, как это представляют троцкисты, ибо как мы показали в соответствующих главах, постановка ей на службу «русского фактора» была необходима для ее выживания и последующей экспансии. Это была конттреволюция именно по отношению к несостоявшейся русской национальной революции, победа которой предполагала бы деконструкцию «романовских» нарративов и форм с национально-революционных русских позиций. Сталин же вместо этого просто восстановил эти формы, покрыв их марксистким лаком — ведь русские были нужны ему в прежнем, удобном для использования виде имперского народа, тружеников, воинов и культуртреггеров-колонизаторов. Так что, перекрыв русскую национальную революцию в целях своего интернационального проекта, в итоге коммунисты осуществили имперскую реставрацию, отформатировав под них русский фактор и лишив его собственной субъектности.

Стремление рассматривать догнивающие остатки этого интернационал-имперского проекта как основу русского национального мифа — безумие. Но таким же является и противопоставление ему мифической «исторической России», якобы существовавшей только до победы большевизма, а после нее исчезнувшей, а не мутировавшей, как это на самом деле было. Среди сторонников такой ретро-ориентации выделяются два направления: февралисты и префевралисты. Несостоятельность дискурса первых, рассматривающих демократическую революцию и Учредительное собрание последними формами такой «исторической России» очевидна. Как уже было отмечено, фактически Учредительное собрание, что следует как из его названия, так и из состава победивших на нем сил и принятых ими решений, пыталось учредить не просто новую форму правления, но новое государство — на принципах, противоположных предшествующей «исторической России». Поэтому куда логичнее в этом отношении префевралисты, то есть, те, кто понимают, что отрицанием «исторической России» был не только Октябрь, а уже Февраль, по крайней мере, в том виде демократического революционного движения (а не верхушечного кадетско-октябристского переворота), кульминацией которого должно было стать Учредительное собрание.