Нездешний человек. Роман-конспект о прожитой жизни

В те времена я ещё никогда не видел токующего глухаря. Только из книжек такое выражение знал. Много позже мне один раз повезло: собирал грибы, глухарь сидел на поляне, я ходил вокруг да около, а он токовал. Кому-то этот звук был наверняка приятен, мне же он напоминал скрежет затачиваемой пилы. Да, именно таким глухарём я и был в тот вечер. Никого не видел, ничего не слышал и не обонял. С одной стороны, выходило как-то эгоистично, но, с другой, и такого счастья со мной не случалось ни раньше, ни после.

Всем телом я в тебя'входил, всем голосом. Всё тело отдавал, всю речь. Вода и глиняный кувшин. Клинок и ножны. Легкие и воздух. Просто мы.

Я читал и удивлялся, что это я сам сочинил. Нет, наверное, это всё-таки кто-то другой мне подсказывал. Уж слишком хорошо выходило. Наверное, и глухарь думал о приятности своего голоса. Другой человек сказал бы, что такое вдохновение есть результат диктанта со стороны космоса или бога, но мне-то мнилось: это мы вместе с Олей сочиняем. Впрочем, я её по-прежнему не видел. И это мне ничуть не мешало. Мне уже никто не мешал, голос обретал независимость. Я стоял уже не на сцене, а на берегу океана. Благодаря воображению у меня отрастали и жабры, и крылья.

Мы жили у воды и были счастливы. Дождь сёк пространство на куски, проглядывало солнце. Приближался горизонт и снова отплывал на игры с небом в поддавки. Тьма была жидка, вязким светом полнилась волна, бегущая на твердь. Она окатывала разом узкий человечий глаз, круглила в рыбий. Я видел глубже — глиняный город стоял на песке. Ревела: я старше и моложе суши, всё отдаю тебе, всю дрожь свою, весь йод и забираю душу. Вся соль земли хрустела на костях и капала с щеки. История влажнела на глазах и уходила в воду с головой, зыбучие пески оставив за спиной.

Побывав на океанском берегу, слова откатились обратно в озеро. Стало заметно прохладнее и грустнее. Будто бы я заглядывал в будущее. Зачем? Разве настоящего было недостаточно?

Если говорить об объёмах, пресная вода — исключение из солёной. Реки, свой путь в океан стремя, вряд ли его разбавят.

Просто погубят себя. Озёра надежнее. Наша земля — не голубенький глобус, а потертая карта, травленная зеленью. Горизонт не уходит, знаешь, куда приплывешь, акул не водится, жажда исключена, рыбья жизнь полна до краёв.

Отчего слеза солона?

Отчего звезда холодна?

А дальше получилось уже просто непедагогично. Да и по отношению к Оле как-то нехорошо. Наверное, она ждала от меня другого. Но я ничего не мог с этим поделать. И кто меня за язык тянул?

Всё, чему учили в школе, за ненадобностью забываешь. Зрачок мутнеет, глаз слезится, превращения атома не увлекают.

Всё уже случилось.

Паровозы остановились — не догоняет один другого. Машинисты спят, токари деталей будто и не точили.

Вокруг равнина. Редкие огоньки — звёзды, удаляясь, гаснут.

Прибавленья света больше не дождаться. Всё уже случилось.

Только вычитанье в жизни пригодилось.

Темная и горькая вода край у льдины крошит.

Да, концовка вечера мне явно не удалась. Всё-таки Оля преподавала не математику, а литературу. Всё-таки воскресение, людям хочется позитива. Стояла гробовая тишина. Похоже, я произвёл сногсшибательное впечатление: слушателей настолько захватила поэзия, что они не желали смазывать впечатление даже жидкими аплодисментами. Вот она, волшебная сила искусства! Именно так я тогда и думал. Сейчас же не испытываю в этом никакой уверенности.

«Товарищи, вопросы есть?» — спросил я осипшим голосом. Поднялась одна рука, с места встал один человек. «Слово из пяти букв, последняя — „а“. Скажите, пожалуйста, какая тварь украшает герб Соломоновых островов?» Я удивился: при чём здесь акула? Это что, проверка на сообразительность? Пахло подвохом. Наверное, москвичей здесь не любят, хотят срезать. Потом встал второй: «Скажите на милость, какое растение, привезённое из Америки, получило свое название благодаря способности расцветать в начале каждого месяца? Девять букв, последняя — ,,а“». Что это у них все слова на «а» заканчиваются? Русские существительные намного разнообразнее. И про календулу я вроде бы тоже ничего не говорил. И откуда такая вежливость? Туг я внимательно оглядел зал. Пока читал стихи, мне дела до него не было, а теперь увидел: все слушатели, все до единого, включая асфальтоукладчиков, смотрели вовсе не на сцену. Они уткнулись в колени и вдумчиво решали кроссворды. На такую ораву одних карандашей сколько надо! Это было неприятное открытие. Сказать по правде, я рассердился. Ехал в такую даль, кошелька лишился, и вот на тебе — никому не оказался нужен. Полный пшик. Люди жили отдельной от искусства интеллектуальной жизнью.