«В конце не забудь сказать: сдохни, актёр-президент Рональд Рейган, а партии твоей Республиканской место на свалке истории (или в жопе; произнести так или эдак в зависимости от настроения публики, образовательного уровня аудитории и иных обстоятельств, это факультативно). Граждане, вашу духовность не переплюнул никто, перечитайте „Малую землю" (товарищ Леонид Брежнев, отчество Ильич, родился в 1906 году, ни в коем случае не перепутать его с Лениным) и „Поднятую целину" (Михаил Шолохов, отчество Александрович, живёт в московском переулке Сивцев-Вражек в многогабаритной квартире, но прописан в станице Вё-шенской в ветхом родительском доме; лучше этого не упоминать, это на всякий случай — для злопыхателей). Уходя навсегда, не позабудьте выключить свет (это если электричество в деревне будет, т. е. факультативно; если же электричество не проведено, сказать пару слов про светлое будущее). Пятилетку — в четыре года (это императив, в противном случае меня с работы выгонят, а я уж тебя). Встаньте за партией в очередь в сокровищницу мирового искусства! Никогда, подчёркиваю, никогда не путайте Венеру Милосскую с Моной Лизой. Различаются так: у второй — улыбка двусмысленная, что-то скрывает, биография неизвестна, нам с такими не по пути. А первая — инвалидка, у нас таких много, с такою можно иметь любое дело».
И вот это произнести вслух? Теперь, когда, кроме ночи любви, вся остальная жизнь кажется какой-то придуманной? А колхозникам разве легче? Им, дояркам, механизаторам, скотникам и асфальтоукладчикам с золотой медалью? После трудовой недели снова испорченное настроение вместо вдумчивого чтения и телевизора? Нет, только не это! Никуда не пойду! Уж лучше природная страсть, природное бедствие!
Я и вправду никуда не пошёл. Погрузив в лодку огромную корзину, по проседавшей и тяжёлой воде мы поплыли в сельский в клуб. Грёб я, с непривычки сохли губы, капал пот. Хотелось зажмурить от счастья глаза или нырнуть. Любовь моя была слепа, это радовало. Лодка чертила зигзаги, будто за нами гнались. На самом-то деле зигзаги получались от неопытности. Но в руках ощущалась такая сила — хоть поднимай небо на вилы и опрокидывай на себя. Прыгали рыбы, пытаясь догнать уходящее солнце. В устройстве мироздания они понимали плохо. Наверное, они завидовали моим лёгким. Я бы тоже не отказался от жабр. Хотя бы на время. Олино лицо обдавало закатной огненной взвесью. Я смотрел на удаляющийся Остров. Казалось, что его несло на белёсые звёзды. Уже появилась луна, бледная, как привидение.
Клуб стоял на высоком берегу, в сумраке его осыпающиеся колонны напоминали о Парфеноне. Атмосфера требовала высокопарности, любой сквознячок хотелось именовать бризом или даже Бореем. Одновременно думалось: несмотря на разрушения, причинённые ему бескультурными турками и цивилизованными англичанами, Парфенон простоял более двух тысяч лет, а история дома культуры насчитывала всего пять десятилетий.
Мы вплыли на монументальную лестницу, которая круто вела наверх, в самый клуб. Да, именно вплыли, потому что нижние ступени затопило водой. То ли по безалаберности так сделали, то ли так изначально задумали, предусмотрительно готовясь к прибытию уважаемых лиц, возвращающихся с удачной рыбалки. Столько времени прошло, что уже не догадаться. Лестница была устроена с маршами, на некоторых из них взметнулись ободранные скульптуры. Спортсменка с веслом — нижняя лопасть отломана. Рыбак в кожаной робе и с широко разведёнными руками, в которых он когда-то держал здоровенного осетра. Теперь же он ловил ими огромную пустоту. Обломки гипсовой лепнины разметало по окрестностям. В основном это были незначительные фрагменты виноградных гроздьев, которым не пришлись по вкусу местный климат и нравы. «Теперь ты понимаешь, почему я забрала родителей домой?» — спросила Оля.