Нездешний

Стены сомкнулись и поглотили его вопль. Камень ударил его по голове, а сверху сыпались всё новые и новые, погребая его заживо. Он прикрыл лицо руками, попытался ползти, ударился лбом и перестал шевелиться.

Больше суток Геллан держал солдат у обвала — они продвигались с опаской, дюйм за дюймом, а наверху кипел бой. Многие офицеры были убиты. Сарвая и Йоната Геллан поставил во главе отрядов из пятисот человек. Число раненых достигло устрашающей величины, и теперь едва ли две тысячи воинов сдерживали натиск вагрийцев. Но Геллан упорно торчал в опасном туннеле, сердито отметая все возражения.

— Он умер — к чему всё это? — восклицал кто-то.

— Он нужен нам, — отвечал Геллан.

— Да ведь кровля рухнула, пойми ты! С каждым шагом опасность нового обвала возрастает. Это безумие!

Геллан не слушал никого, боясь, как бы их здравые доводы не возобладали над его решимостью. Он сам знал, что это безумие, — но остановиться не мог. И его люди тоже не могли. Они трудились без устали во тьме, под глыбами готового рухнуть камня.

— Как ты, чёрт подери, думаешь его найти? Солдаты, бывшие с ним, говорят, что он побежал вперёд. Нужны годы, чтобы прорыть эту толщину насквозь, — а верёвки были в ста шагах от первого поворота.

— Уйди и оставь нас в покое.

— Ты обезумел, Геллан.

— Уйди, или я убью тебя.

К началу вторых суток даже самые стойкие спасатели оставили надежду, но продолжали копать.

— Ты нужен на стене, Геллан. Люди близки к отчаянию.

От этого Геллан отмахнуться не сумел.

— Ещё час, — без всякой надежды сказал он. — Через час мы присоединимся к вам.

Карнак очнулся от боли в глазу. Он попробовал шевельнуться и с ужасом вспомнил, что погребён заживо. В панике он начал биться, но камни зашевелились над ним, грозя раздавить. Тогда он затих и стал дышать глубоко и ровно, стараясь успокоиться.

«Почему ты не переоделся к обеду, Карнак?» — «На меня упала гора, отец».

Безумный смех заклокотал в горле, сменившись рыданиями.

«Прекрати, ты же Карнак!» — сказала ему его сила.

«Я кусок мяса, погребённый под грудой камней», — провизжала в ответ слабость.

Теперь всем его замыслам конец — возможно, оно и к лучшему. Он возомнил в своей гордыне, что способен победить вагрийцев, вышибить их с дренайской земли. Новоявленный герой, он без труда стал бы во главе государства. Эгель не выстоял бы против него. Эгель не умеет повелевать толпой — в нём нет этого дара. Да и мало ли существует способов избавиться от политических соперников?

Такие, как Нездешний, найдутся всегда.

Но теперь не будет ничего — ни пурпурных одежд, ни народного ликования.

И угораздило же его выйти на врага в одиночку!

Нет бы подумать хоть немного. Дундас верно раскусил его: он герой, который притворяется, будто он не таков.

«Не такой смертью хотел бы ты умереть, Карнак, — сказала сила. — Где драматизм? Где восхищённая публика?»

Если в лесу падает дерево, никто этого не слышит.

Если человек умирает в одиночку, его смерть не войдёт в историю.

— Будь ты проклят, отец, — прошептал Карнак. — Будь ты проклят.

Новый взрыв смеха и слёз всколыхнул его грудь.

— Будь ты проклят! — взревел он.

Глыба над головой дрогнула, и он застыл, ожидая неминуемой смерти. Свет упал на его лицо, и грянуло нестройное «ура». Карнак прищурился, глядя на факел, и ухмыльнулся через силу.

— Не слишком-то ты спешил, Геллан, — прошептал он. — Я уж думал, что придётся выбираться самому!

Глава 22

Даниаль лежала на корме барки, слушая, как плещутся о борт волны. Невдалеке Дурмаст, облокотившись о поручни, вглядывался в берег.

Некоторое время она следила за ним, закрывая глаза всякий раз, когда он поворачивал свою косматую башку в её сторону. Последние три дня он либо молчал, либо грубил ей, и она постоянно ловила на себе его горящий взгляд. Сперва это раздражало её, потом стало пугать — с Дурмастом шутки плохи. От него так и веяло первобытной силой, едва сдерживаемой тонкими нитями здравого смысла. Даниаль догадывалась, что всю свою жизнь он добивался желаемого либо силой, либо хитростью, либо расчётливой жестокостью.

И он хотел её.

Она читала это в его глазах, его движениях, его молчании.

Она охотно сделала бы себя менее желанной, но её единственное короткое платье плохо подходило для этой цели.

Он подошёл к ней, огромный, словно чёрная глыба.

— Чего тебе? — спросила она, садясь.

Он присел рядом с ней.

— Я так и знал, что ты не спишь.

— Поговорить хочешь?

— Ну… да.

— Так говори. Деваться мне всё равно некуда.

— Я тебя не неволю. Можешь уйти, если хочешь. — Он огорчённо почесал бороду. — Почему ты всегда норовишь сказать что-нибудь обидное?

— Ты, Дурмаст, заставляешь меня открываться с самой худшей стороны. Долго ли нам ещё плыть?

— Завтра будем на месте. Купим лошадей и к ночи уже разобьём лагерь у Рабоаса.

— А дальше?

— Подождём Нездешнего — если он не добрался туда раньше нас.

— Хотела бы я тебе верить.

— А почему ты не должна верить мне?

Она засмеялась, а он схватил её за руку и притянул к себе.

— Ах ты сука! — прошипел он, и она увидела в его глазах безумие — тупое безумие одержимого.

— Не трогай меня, — сказала она, стараясь сохранять спокойствие.