Неземная девочка

Нина в очередной раз вспомнила все это, сидя напротив своей обожаемой Надежды Сергеевны. Почему Борис и многие другие не переносили ее? Почему часто злословили, проезжались на ее счет?…

Нина стала приглядываться к ней и заметила, что природа, оказывается, обделила любимую учительницу способностью смеяться. Она просто иногда обнажала превосходные зубы. И тогда Марьяшка язвительно говорила, что предпочитает не иметь Надежду среди своих врагов.

— Но я все-таки про Бориса, — настойчиво повторила учительница. — Он в тебя влюблен?

Нина смущенно кивнула. Неужели это не ясно и еще нужно что-то объяснять?

— А ты в него? — Надежда Сергеевна была странно навязчива.

«Что она ко мне привязалась?» — подумала Нина. И вдруг почему-то решила слукавить, что было ей совсем несвойственно. Врать она не умела и не любила. И Борька не раз ей справедливо замечал:

— Ты врать не умеешь. Тебя лицо выдает. Так что лучше и не пытайся, — и посмеивался: — Врать плохо, а плохо врать — ишшо хуже.

— Тебе Борис не нужен, — твердо заговорила Надежда Сергеевна, не дождавшись ответа. — Вы очень разные, совершенно далекие друг от друга люди. Ты добрая. — Она выразительно помолчала. Подразумевалось, что Акселевич злой. — Тебе нужен совсем другой человек. А Борис… Он еще не успел ничего хлебнуть на своем веку, не видел никаких бед. Это приучило его рассуждать больше, чем следует. Для своих лет он, конечно, знает много, но у него пока ветер из ушей! А его мысли! Это как переезд на новую квартиру: перевезли уже почти все вещи, но все они стоят не на своем месте. И философствовать ему еще очень рано — в его годы не умом живут, а чувствами! И он… он недостоин даже развязать шнурки от твоих башмаков!

Прозвучало чересчур выспренно, непомерно пафосно и очень неестественно. Нина чутко уловила фальшь и сразу озлобилась. По какому праву Надежда опять лезет в ее жизнь?!

— У меня есть некоторые основания считать себя хорошим человеком, — нередко посмеивался Борька. — Я не богат, не глуп и умею работать.

И Нина впервые в разговоре с любимой учительницей неожиданно взвилась:

— По-моему, я сама знаю, кто мне нужен!

— Это тебе только кажется, — мягко заметила Надежда Сергеевна, словно не услышав дерзости и вызова, хотя явно удивилась, даже слегка отпрянула.

— Я во всем разберусь сама! — отрубила Нина, поднимаясь со стула.

Дома она передала весь разговор матери. Тамара Дмитриевна покачала головой:

— Надежда Сергеевна хорошо знает своих учеников. И не стоит с ней спорить. А тебе она желает одного лишь добра. Она тебя очень любит.

Только Нина, признавая справедливость слов матери, с того самого дня стала посматривать на любимую учительницу подозрительно. Правда, никаких реальных основ у этой подозрительности не было.

Брат произнес прочувствованную речь о вине Акселевичей-старших перед Борькиными приятелями и признался, что у него никогда столько друзей не водилось и он даже не подозревал, как много их — верных и преданных — у Бориса. В общем, толок воду в ступе. О Борькиных подругах не вспоминал. И непонятно почему: тоже очень верные и преданные. Самые, самые, самые…

Слушали Алексея нехотя, вполуха, создавая видимость и прекрасную иллюзию дружного, хоть и довольно случайного коллектива.

— Я и Бориса знал плохо, — продолжал каяться брат, — все служил, ездил по стране… Домой приезжал редко, ненадолго. А теперь… — Он махнул рукой и сел.

Сестра, судорожно вцепившись в стол дрожащими пальцами, твердила без конца:

— Ну вот… Ну вот…

Нина посмотрела на нее с жалостью. Эта женщина тоже была когда-то молода… Даже странно. Аллу Алексеевну жестоко обделила судьба, почему-то отказавшая ей в праве иметь семью. И конечно, рожденная для семьи, как большинство женщин, Алла Алексеевна весь немалый запас любви, долго и тщательно сберегаемый ее сердцем для детей и мужа, излила на младшего брата. А теперь…

От холода все яростно набросились на коньяк и еду. В этой жадности сквозило что-то постыдное, низкое, даже неприличное, но совладать с собой не мог никто. Борькины приятели, согревшись и выпив, тоже начали пересчитывать собравшихся женщин. И смеяться все веселее и откровеннее.

Никому не известная Алена быстро напилась, ее развезло от тепла и отчаяния. Она все плакала и плакала, а измученный, безмерно уставший, озверевший Ленька, один из всех счетом не увлекающийся, вяло, безразлично ее утешал, автоматически повторяя одно и то же:

— Перестань, девочка, перестань! Поешь, и давай мы тебя отвезем домой! Тебе домой надо.

Он тоже сейчас, как недавно Нина, не мог ни думать, ни двигаться.

— Я не хочу домой! — закричала Алена и взмахнула тоненькой рукой с обручальным кольцом. — Я не могу, не могу, мне плохо!..

И этой ничего не хотелось.

— Немедленно прекрати! — с ненавистью крикнула в ответ сидящая напротив Нина, злобно и некрасиво растягивая губы. И сама себе удивилась. Что это с ней? Но ее несло все дальше и дальше, ниже и ниже, как на опасном ледяном склоне. — Мы все здесь такие, поняла?! Все! И тоже, как ты, можем рыдать и закатывать истерики! Но не рыдаем! Или ты думаешь, что только одна имеешь право его оплакивать?