Неземная

— Единственный возможный путь для него сделать все правильно, это построить машину времени и вернуться в ту ночь… — мой голос затих. И что? Он поворачивается спиной к Кей, в то время как она страдает? И возвращается ко мне домой? И целует меня на пороге? — Мне просто нужно какое-то время побыть в бешенстве, хорошо? Я знаю, возможно, это не самая разумная вещь, но так надо.

Телефон на кухне начинает звонить. Мы смотрим друг на друга.

— Я возьму, — говорит она, вставая со стула, чтобы снять трубку со стены.

— Алло? — говорит она. — Боюсь, она не хочет говорить с тобой.

Я сползла под стол. Мой французский тост уже остыл. Взяв тарелку, я иду на кухню, где мама, опираясь на барную стойку, стоит и кивает, слушая, что он говорит ей по телефону, словно она полностью принимает его сторону.

— Я действительно думаю, что тебе следует поговорить с ним, — произносит она, прикрывая ладонью динамик.

Выбросив свой французский тост в мусорную корзину, я споласкиваю в раковине свою тарелку и кладу ее в посудомоечную машину, а затем, вытерев руки кухонным полотенцем, протягиваю руку к телефону. Удивившись, она отдает его мне. Я подношу его к уху.

— Клара? — с надеждой говорит Кристиан.

— Послушайся совета, — говорю я в телефон и, сбросив вызов, передаю телефон маме.

Она достаточно умна, чтобы промолчать в тот момент, когда я пролетела мимо нее в свою спальню. Закрыв за собой дверь, я бросилась на кровать. Мне хотелось кричать в подушку.

Я не буду девушкой, которая позволяет парню относиться к ней как к дерьму. Я пошла на выпускной вечер с Кристианом Прескоттом. Я сказала себе, что он не должен быть волшебным. Он не должен быть романтичным. Это моя работа, не более. Но он не должен был закончиться тем, что я выбираюсь из грузовика Такера в конце вечера.

Теперь решаю я. Отныне Кристиан — это просто работа. Я пойду в лес и вытащу его оттуда, помогу там, где его поджидает опасность, и доведу до места, откуда он сможет уйти сам. Вот и все. Мне нужно быть его другом или кем-то еще в этом роде. Не держаться за руки. Не смотреть с восторгом в его глаза. В памяти всплывают трогательные картинки прошлого, и мне становится трудно дышать. Его горячая рука у моей щеки. Я закрываю глаза и проклинаю тепло, заполнившее мой живот. Я проклинаю это видение, не зная, что обманываю себя.

Снова раздался звонок телефона. Это Анжела. Стоит ответить.

— Ничего не говори, — выпаливаю я.

На другом конце провода повисла тишина.

— Ты там?

— Ты сказала ничего не говорить.

— Я имела в виду о последней ночи.

— Хорошо. Давай посмотрим. Моя мама решила запустить мюзикл «Оклахома!» в своем театре. Я пытаюсь отговорить ее от этого. Кто-нибудь слышал об «Оклахоме!» в Вайоминге[49]?

— Все говорили об этом? — спрашиваю я. — После того как мы ушли?

Она замолкает на минуту, а затем быстро меняет тему:

— Сегодня была хорошая погода. Почти как летом.

— Анжела.

Она вздохнула, после чего добавила:

— Да.

Я застонала.

— Неужели они думают, что я полный придурок?

— Ну, я могу говорить только за себя, — говорит Анжела, и я практически могу услышать ее ухмылку, но начинаю улыбаться наперекор себе. — Приходи на обед, — продолжает она. — Моя мама готовит лапшу «Альфредо». Я придумаю что-нибудь, что поможет тебе лучше справиться со всем этим.

Я вздохнула от облегчения. Да благословит Бог Анжелу! Я никогда бы не смогла отвлечься от всего этого в доме, в котором постоянно звонит телефон и мама дышит в затылок.

— Когда я могу прийти?

— А как скоро ты сможешь? — отвечает она.

Анжела и я посетили двойной сеанс в кинотеатре «Титон»: фильм ужасов и боевик, полный безумного веселья, именно то, что доктор прописал. Потом мы тусовались на пустой сцене в «Розовой подвязке». Кажется, я начинаю любить это место. Оно словно наше с Анжелой тайное убежище, где никто не сможет нас найти. К тому же, у Анжелы здорово получается отвлекать меня от всех этих грустных мыслей.

— Здесь есть кое-что, что может поднять тебе настроение, — говорит она, когда мы сидим на краю сцены, болтая ногами в оркестровой яме. Встав, она вызывает свои крылья, после чего закрывает глаза. Ко мне на плечо садится муха. Я быстро от нее избавляюсь, но эти мухи в театре пугают меня. Они всегда летят на свет, опаляют свои крылья и падают. Я оглядываюсь на Анжелу. Ничего не изменилось.

— Я должна что-то увидеть? — через минуту спрашиваю я.

Она хмурится.

— Смотри внимательно.

С минуту ничего не происходило, но потом. Потом ее крылья начинают мерцать, будто воздух в жаркий летний день. Они медленно начинают изменять свою форму, сглаживаясь и трансформируясь. Анжела открывает глаза. Ее крылья похожи на огромные крылья бабочки, все еще белые, но сегментированные, усыпанные белыми чешуйками, которые вы сможете увидеть у бабочки, если посмотрите очень внимательно.

Я сижу с открытым ртом.

— Как ты это сделала?

Она улыбается.

— Я не могу менять цвет, — говорит она. — Я думала, что было б здорово иметь фиолетовые крылья, но ничего не получилось. Зато я могу заставить их выглядеть достаточно хорошо, если постараюсь.