Нежданно-негаданно

— Пустов Владимир, Крылов Виктор (это «Мякина»), — перечислила и других, — пятнадцать лет лишения свободы; Белоусов Илья — пятнадцать лет…

Илья покачнулся тогда, как сейчас видит, — вот как запало в памяти — и зал начал смещаться куда-то в сторону, а в голове: вот она, жизнь его! Как пропасть. И последние слова судьи: учитывая трудное беспризорное воспитание несовершеннолетнего подростка, условно, с испытательным сроком три года — Илья услышал глухо, отдаленно, но словно кто-то сдернул с глаз пелену из слез. Только волнение да дрожь в теле он не мог унять долго: ему поверили!! Что плели эти маститые! И какая злоба к Вовке. Он не знает, как удержал себя или не удержал, пошел на него, но его тихонечко взял за локоть милиционер и вывел на воздух, остальных взяли под стражу.

В ремесленное его приняли. Никто и вида не подал, словом не обидел. Он выучился на сварщика, и поехал в родные края, только севернее, на стройки.

Про Ольгу все-таки узнал, что ее в селе нет, уехала на Урал, в институт.

«Вот и довелось встретиться», — Илья поднялся с колодины, направился к избушке.

— Так как, Илюша? — спросил Ефрем. — Значит, можно надеяться?

Илья смотрел на него каким-то шалым, отчужденным взглядом, но соображал все отчетливо, сказал спокойно:

— Не могу я ей лгать, Ефрем. Говори все, как было. Начнешь юлить — пеняй на себя. Тебе хуже станет.

…Ольга подошла к избушке, увидела сидящего на чурке пригорюнившегося Ковалева. Хотела заговорить с ним, но оба они услышали треск сучьев, увидели еще издали подходящих: кряжистую приземистую фигуру Ефрема, а рядом рослого плечистого мужчину с закатанными по локоть рукавами рубахи.

Они быстро подошли и не успели еще обмолвиться, как Илья, вскинув глаза, крикнул радостно:

— Ольга! — и ринулся к ней.

— Она самая, Илья Тимофеевич, — улыбнулась Ольга, еле сдерживая волнение, и подала руку.

Илья было хотел обнять ее с радости, с чистой душой, но Ольга, сама не зная почему, что ее оттолкнуло, — отпрянула. Видно, взял свое служебный настрой: он провинившийся, жулик, она — проверяющая, судья, наводящая справедливость, порядок.

— Что же вы на меня так смотрите, Ольга? Сколько лет не виделись, как вроде чужие, не земляки даже.

— Да, дела наши в пику идут, Илья. Мои — твоим, твои — моим, — вылетело у Ольги, хотя и собиралась как-то помягче, постепенно — не вышло.

— Как это понять?

— Да с кислотой вот, где не положено, дошли слухи, режете, — стараясь говорить спокойнее, ровнее, промолвила Ольга.

— Как сказал мастер, так и режу, — улыбнулся Илья. Ольга недоуменно посмотрела на Ковалева.

— Когда проверяли, все нормально было. Я с лесником ходил, Ольга Степановна, — спокойно ответил Ковалев. — Можете справиться.

— Как это понять Ефрем Прохорович? — обратилась Фролова.

Ефрем, увидя отношения Ольги и Ильи, уже решил окончательно: одному ему не выкрутиться, а Илью может лесничиха по старой дружбе и пожалеет, земляки все-таки. И будь, что будет, а он использует и это. Ефрем подошел вплотную к Илье.

— Выполни последнюю мою просьбу, Илюша.

— Как было на самом деле, так и говори, финтить нечего. Я тебя предупреждал.

«Предупреждал, предупреждал! Не хочешь подсобить». Злоба закипела в Ефреме, ему не за что больше цепляться, только за это, и он выпалил:

— А косячок прирезал с кислотой ведь сам, три тысячи дерев!

Это Илью не обескуражило.

— А расписочку, Ефрем Прохорович, вы написали, сейчас я ее принесу, — уверенно произнес Илья.

— Какую еще расписку? Чего ты мелешь? — Ефрем уже захлебывался от ярости и шел напропалую, ему терять больше нечего.

Илья, ни слова больше не говоря, пошел в избушку. Записки под матицей не было. «Так вот оно что!» Он хорошо знал, что перед ним, и знал, что ему делать. Конечно, никакому суду не докажешь про эту расписку. Ему довелось встречать всяких людей, а этот мужик хочет его провести? Ефрема он насквозь видит, знает такие натуры. Проговорил спокойно, вежливо:

— Ольга Степановна, пригласите вашего товарища в избушку. Я вам кое-что объясню.

Как только Ольга с Игорем зашли, Илья закрыл дверь, набросил накладку и заложил засов.

— Что такое, Илья? — возмутилась Ольга.

Но Илья уже был рядом с Ефремом.

— Ну, что? — потянулся к нему Долотов.

— Где записка, Ефрем? — спокойно спросил Илья.

— Дома она, Илья. Век не забуду. Подмогни.

— Ну иди к дверям и скажи, что она дома.

Ефрем зашагал вместе с Ильей к избушке, он уже понял: ему ничего не выгорит с этой затеей, рассвирепел, мстя Илье, почти закричал подходя:

— Не давал я тебе, не давал!

Илья понимал, что если он не предпримет что-то такое, чтобы смять Ефрема, то Долотов зальет все ложью, и тогда конец всему. Нет, Илья не должен этого допустить никак. Он знал про трусоватость Ефрема и скорей почувствовал, чем сообразил, что надо. Илья схватил воткнутый в чурку топор и, замахнувшись, шагнул к Ефрему:

— Где записка, га-ад?!

«Ни за что не скажу, — мелькнуло у Ефрема, но потом одумался: — Изуродует баламут, а может и зарубить сгоряча. Не-ет, я еще поживу», — пришло к Ефрему и он проговорил громко:

— Возьми свою расписку в справочнике моем на полке.