Нежданно-негаданно

И дедушка вырвался из конюховки первый раз, баню он топит сегодня. Дом наш на отшибе от деревни, на крутояре, а рядом, в низине, огород, земля черная, плодородная. Сзади дома лес сосновый, спереди — река, а в садике перед окнами растет большущий кедр, нынче на нем шишек много. Сбоку, ближе к лесу, банька наша, протапливается уже, дымок из нее ниточкой вьется. Сначала вымоюсь я, дедушка спину мне потрет мочалкой свеженькой, от нее еще рекой пахнет, там она мокла, прежде чем в баньку попасть. Потом слезу с полка и таз с холодной водой рядом поставлю, а дедушка плеснет в каменку ковшиком воды, зашипит там чугун раскаленный и паром дохнет, клубы его толкнутся в двери, откроют их, свежий воздух ворвется, мне дышать приятнее. Закроем двери на крючок, снова плеснем в каменку, раз, два, три — в баньке ничего не видно — сизо. Дедушка наденет вачиги, шапку, чтобы не жгло уши и пальцы, залезет на полок и начнет париться. Я макну голову в холодную воду, слезу в угол под полок, уходить из баньки мне не хочется. А дедушка вверху хоть бы что, он кряхтит и парится, по бане расплывается запах смородины. У дедушки сегодня праздник, так как его отпустили в баню, в такие дни он парится веником из смородины, ароматно и приятно в бане. А дедушка еще плеснет в каменку, но уже не парится, положит веник под голову и лежит греется, ноги к потолку поднял, ему надо греться: у него простуда от двух войн осталась. У дедушки Тимофея кресты да ранения, а у моего дедушки простуда. Потом он смоет прилипшие к телу листочки смородинника теплой водичкой, меня обкатит такой же, и мы пойдем в избу, поставим самовар и станем пить чай с малиной. Дедушка начнет мне рассказывать про Порт-Артур, про царских генералов, изменниками называть их станет; интересно слушать и хорошо мне у дедушки. А потом он даст мне чистую рубаху и штаны, и мы пойдем в конюховку, там мне тоже нравится. Сплю я тут на топчане, как большой.

…А вот сейчас я ходил за молоком в деревню, упал и разлил весь бидон и новый суконный пиджак вымазал, — обидно мне и перед дедушкой стыдно. Взять бы переждать, пока дождь совсем стихнет, — так нет. Интересно, когда лужи пузырятся. Ну вот и хуже получилось.

Я вышел на поляну и иду по сырой траве к дому, а травушка холодит ноги, приятно так; и лес, и река блестят на солнышке — ой как красиво у нас! Даже дом наш блестит! Он на самом хорошем месте стоит. И рыбачь тут, и ягоды и грибы собирай — все рядом. Я вчера три окуня поймал, как лапти. Хвалил меня дедушка. Сегодня и уха у нас есть, и пирог.

Трусливо подхожу к дому, открываю двери, хныкаю, а слезы сами на глаза навертываются. Дедушка смотрит на меня совсем не зло, один глаз чуть прищурил, и в нем искорка бегает поярче, чем в другом, обнимает меня, гладит рукой по голове стриженой и говорит ласково:

— Ну, полно, полно! Не на это ведь ты ладил… Выстираем.

Я тычусь лицом в широкую дедушкину бороду, успокаиваюсь. А дедушка треплет меня легонько и продолжает:

— В баньку скоро с тобой пойдем. Веничком смородинниковым тебя попарю. Будешь?

— Бу-ду-у-у! — отвечаю я, все еще тихонько всхлипывая.

Дедушка начинает собираться в баню.

…Так бы и жили мы с дедушкой, если бы не этот проклятый пожар.

В эту ночь мне снился сладкий, приятный сон. Будто бы кончилась война, мужики деревенские домой возвращаются; мы с дедушкой стоим на мосту и ждем моего отца. Водополица в самом разгаре; внизу река наша взбеленилась, ломает ворочает полутораметровую толщу льда, а солнышко так славно греет и плавит снега, гонит вешние воды на подмогу реке, чтобы поскорее она взломала оковы свои и вырвалась на свободу. Мост привязан толстыми веревками к лиственничным столбам, вкопанным в землю, чтобы не унесло его; а льдины уже напирают, стремятся столкнуть наш ветхий деревянный мостишко, веревки натянуты, как струны, дедушка тащит меня за руку на берег, улыбается, и я тоже, мы всегда рады весне, дедушка вздыхает полной грудью и говорит облегченно: «Перезимовали».

Вот на реке затрещало, застонало, заскрипело, загудело, заухало, напрягла она последние силенки — и тронулся лед; льдины лезут одна на другую, шарахаются, мост содрогается ветхим телом своим, силится устоять, но я чувствую, что не выдюжить ему, унесет его.

— Как попадет на нашу сторону отец? — беспокоюсь я.

— Всех солдат будут перевозить на лодке после ледохода, не волнуйся, — успокаивает меня дедушка.

А вот и показались: высокий, светлый впереди — это мой отец.

Я прыгаю ему на шею, он начинает целовать меня, дедушку, говорит мне: «Какой ты уже большой!» И хорошо нам всем троим…

Я проснулся от шума, крика, оцепенел от неожиданности, ярко ослепляющего света, который то врывался через окно в конюховку, то убегал и скользил по надворью, где стояли телеги, валялись старые оглобли, дуги, тяжи, колеса, дровни. По ограде бегали, сновали люди, размахивали руками, кричали.

Я выскочил на улицу, увидел, как дедушка выводит лошадей, а женщины теснят их подальше от горящего конного двора, прихватывают к изгороди. Я побежал во двор, но дедушка выпроводил меня.