Нежеланное путешествие в Сибирь

Я так и не сумел до конца различать многих своих коров, но это вовсе не значит, что все стадо представляло собой неразличимую массу. У телок была довольно сложная иерархия, всегда можно было видеть, как одна корова поддает рогом другой, которая ей ответить боится, а порет еще более слабую, а та еще более слабую, так что каждая корова уже знает свое место в иерархии силы. Если же возникали спорные вопросы, они решались просто: кто кого перебодает. Две телки били друг друга рогами до тех пор, пока не решали, кто из них сильнее, и это было уже надолго. При виде же крови все они зверели: стоило какой-нибудь корове, продираясь сквозь кусты, разодрать в кровь бок, чуть не все стадо бросалось на нее, издавая страшные утробные звуки; больших усилий стоило разогнать их. Так же, когда коровы шли по дороге или паслись на лугу, у каждой было свое место, которое не зависело от силы или слабости. Одни всегда держались впереди стада, другие в середине, а третьи позади. И никакими силами нельзя было телок, которые ходили сзади, заставить идти впереди или хотя бы в середине: если я их подгонял, они тотчас же опять отставали и занимали свое место сзади. Особо опасными были коровы-заводилы, это были вовсе не самые сильные коровы и не те, кто шел обычно впереди стада, но стоило почуять какую-нибудь потраву, как они были первыми и на какие только хитрости и обходные пути не пускались при этом. Этих коров я всех хорошо знал, надо сказать, что вид у них всех при этом был самый лукаво-добродушный. К приятной категории относились коровы-лежебоки, которые, более или менее наевшись, любили прилечь на травку, так что и пастух мог немного отдохнуть, тогда как коровы-ходоки не только сами не ложились, но и своих прилегших товарок норовили поддеть рогом. Были коровы-подружки, которые всегда ходили рядом, нежно лизали друг друга и никогда не разлучались и, наоборот, были коровы, которые находились друг с другом в непримиримой вражде. Если где-нибудь в тайге мы встречались с чужим стадом, чаще всего с дойными коровами, то тут тоже обнаруживалось два активных типа телок: телки-патриотки, которые, почуяв издали чужое стадо, сами скорее сворачивали в сторону, и телки-перебежчицы; они с взбрыкиванием бежали в чужое стадо, как будто там их ожидало спасение, и никакими силами невозможно было их оттуда выгнать, только вечером, когда стадо гнали домой, они возвращались в свой загон. Одним из худших типов были коровы-индивидуалистки, они шли не вместе со стадом, а где-нибудь в стороне, особенно корова по кличке Чокнутая (так ее прозвал Санька), которая, пока стадо шло по лугу, продиралась где-то сбоку по кустам, так что я ее не видел, а слышал только треск. Хотя она и не была шкодливой коровой, но все время держала меня в напряжении, ведь я не знал, что она там одна выкинет. Так я понял, насколько вождям ненавистен индивидуализм, даже не сопряженный с активным протестом.

У меня в стаде ходил иногда молодой бычок Вермут, у телок он никаким авторитетом не пользовался, и они иной раз поддавали ему рогом, зато часто сами прыгали друг на друга. Вермут пасся очень мало, а больше отсиживался в коровнике, где скрывался от комаров. Один раз с нами ходил здоровый старый бык Гришка, который обычно пасся с дойными коровами. Он себя неуютно чувствовал в чужом стаде и, задирая морду, громко ревел, тоскуя по своим коровам. Зимой этот Гришка, до того смирный, «покатал», как говорят в деревне, несколько человек, в том числе и меня.

Пас я коров, действуя долгое время, как и Санька, только словом, лишь иногда приходилось слезать с коня, брать в руки палку и вразумлять непокорных коров. Потом Санька сплел бич, которым мы пользовались по очереди, но для меня в нем было мало проку; сидя на коне, я чаще попадал по себе или по Егорихе, чем по корове, так что для острастки мне опять приходилось слезать с коня, и коровы уже знали, что это дело плохо пахнет. С одной телкой, впрочем, у меня установились даже приятельские отношения. Я кормил ее из рук хлебом, а иногда мы играли в простую коровью игру: кто кого перебодает. Я упирался ей руками между рогов и давил со всей силы, а она в свою очередь упиралась.