Неживой

Женщина умирала. Её сердце билось очень тяжело. От жажды, горя и безумия запах её кожи сделался солёным и горьким.

— Ты ранен? Тебе больно? — прошептала она.

— Уже почти не больно, мама, — вдруг выдавил он из себя.

Что-то внутри него заставило его опустится перед женщиной на колени. Привычным движением он завёл руку за спину, снял с пояса флягу, открутил крышку и занёс над губами женщины.

Она пила жадно. Маленькими глотками пропихивала воду вовнутрь. С её глаз сошла пелена, зрачки сфокусировались.

— Дзармахат, ты вернулся ко мне, — прошептала она, провела рукой по его грани его шлема, ослабла, запрокинулась назад.

Дух вдруг покинул её. Он ещё долго не давал её телу упасть, не решаясь отпустить тело матери, что когда-то не дождалась сына с войны.

* * *

Он бы мог съесть то, что она оставила в этом мире, но не стал. Он похоронил её у лоснящейся вечнозелёной ели. Она пахла так остро, что ему хотелось бежать прочь. Значит, она отгонит и другую нечисть. Здесь всегда будет зелено, свежо и спокойно.

Он бы мог рыть когтями, это бы вышло быстрее. Но вместо этого, он достал с пояса короткий меч и копал им. На коленях, долго и тяжело, срывая кожу и плоть с ладоней, исходя тяжёлым дыханием и потом от напряжения. Такова была великая честь, которую оказывали людям, павшим в неравной борьбе.

Скольких сыновей он забрал? Скольких дочерей? Какую цену имели их жизни, если их мерить в слезах матери, таких тяжёлых, плотных и пропитанных силой.

И самое главное… зачем он это сделал? Для того чтобы жить он бы мог есть растения, их бы понадобилось куда больше, растянуло его мучительный путь на очень долгий срок… но никто бы не стал лить по ним слёзы.

Он убивал не для того чтобы жить, а для того чтобы идти вперёд. Но куда? И зачем он вообще идёт по этой тропе, возникающей вокруг него, стоит ему только сделать шаг вперёд?

Куда, чёрт побери, она ведёт?

Монах из леса говорил, что ему нужен якорь. Тропа… его якорь? Единственное к чему он привязан, к чему возвращается и что тянет его ко дну? Это он имел ввиду?

Когда могила осталась далеко позади, он попробовал уйти. Свернул налево и пошёл прочь от тропы, что прокладывал столько дней. Он уже сходил с неё, чтобы охотиться, прятаться, или чтобы обойти препятствие. Неужели он не сможет просто уйти прочь?

Где-то на глубине, откуда обычно приходит голод, он почувствовал что-то ещё. Некое жало, что перемещалось у него внутри, скреблось и пыталось выход из его нутра. Его укол, поначалу безболезненный, скорее холодный и неприятный, и очень растянутый по времени, с каждым шагом становился всё более ощутимым.

Он ускорил шаг, пытался отвлечься, забыть про иглу, но… К горлу поступила тошнота и страх. Панический ужас, что он ощущал от всего увиденного и нового первое время. Словно удавку накинули на шею, только от этой удавки он не умирает, как бы она не давила, а просто мучается и сделает всё, чтобы её приспустили.

Его тянет назад. На тропу.

Какое-то время ему ещё удавалось бороться с этими чувствами. Игла внутри превратилась во что-то острое и шипастое, медленно наматывающее на себя его внутренности. От животного страха его сердце забилось так быстро, что он перестал различать удары, терявшиеся в непрекращающейся дрожи. Воздух с шумом вырывался из его груди и он не мог заставить его забраться обратно. От слабости он еле переставлял ноги, наконец, упал на колени и пополз на четвереньках, коснулся грудью земли, прополз ещё немного. Голова его стала слишком тяжёлой и он провалился в темноту.

Он пришёл в себя в канаве, метрах в двух от колдовской тропы. Его затошнило и новый знак скверны покинул его нутро, словно напоминая, что не он тут хозяин.

* * *

Ближе к ночи он продолжил путь. Много раз ранее он ощущал внутри пустоту. Протяжённые, ничем незаполненные пространства с острыми углами в которых можно было потеряться. Теперь они наполнялись. В них находилось то, что можно было выставить на пути страха. То, чем можно было заглушить боль. То, за что можно было цепляться. Теперь в нём остался только холод, собранность и решимость.

И совсем уже не важно было то, что эти вещи он отнял от других людей, отрывая у них кусками плоть и поглощая её своей ненасытной пастью. Он уже знал, что такова была жизнь. Чтобы они жили, другим приходилось умирать.

Он выполнит то, что хочет от него мать. Раз он не в силах побороть это. Он выполнит, и они встретятся лицом к лицу. И тогда…

Лес вокруг кончился, освободив место для широкого луга с колосящейся травой и вездесущими душистыми цветами красного оттенка, собиравшиеся в причудливые узор. Он прошёл примерно до половины, как вдруг его голова ударилась о нечто твёрдое, и он отлетел назад.

Ярр поднялся на ноги. Впереди не было ничего материального, луг продолжался ещё далеко, перед его глазами была только кромка леса вдалеке, упёртая в синее небо и невысокая трава с цветами. Ярр пошёл вперёд и его голова снова ударилась. На этот раз он не упал, перенёс ногу назад, оттолкнулся и бросился вперёд, выставив руки.