Нежизнеспособный

– Упади! – одно слово и Джун уже лежала на полу схваченная судорогами и ужаснейшей болью во всём теле, ей не хватало сил даже продолжить ругаться на обидчика.

При виде этого Мира звонко упала со стула на колени и отчаянно взревела мольбу: «Прошу, мучай меня, но оставь дорогую подругу мою целой и невредимой».

Царь недовольно повёл бровью и, бросив: «Кто тебе позволял молить меня, стоя на коленях?», оставил девушку.

– Раз вы сыты друзья, то можете отправляться в комнаты спать и увидимся мы завтра, я расскажу вам сказку. Но, Ний, тогда ты пойдёшь сегодня со мной.

На этом стража увела людей, чьи лица были опечаленные и угнетённые, завешанные тучами. Комнаты, по которым их развели были почти одинаковыми и красиво обставленные хоть и не блестели богатством, но явно предназначались для людей, а не скота или заключённых.

– Ух какая бойкая у тебя сестра – промурчал Зелия, потирая больное место – Ай, не могла бы ты подлечить меня?

– Конечно, царь, можем ли мы уйти теперь?

– И вы не хотите трапезничать со мной?

– Не то что бы мне не нравилось, но честно сказать ты правда бесчеловечный садист. – бросила лекарь пренебрежительно.

– Её значит ты назвал Ай в честь своей учительницы? Мог ей тело и получше найти – пустил Ний, не вставая со своего места.

– Ты прав, котик мой~

– Кирей, с каких пор ты придумываешь мне клички?

– С тех пор как умер, что думаешь теперь?

– Ты всё так же меня вдохновляешь, но вот твой голос… знаешь… он стал такого грязного цвета. Не знаю чьё это было тело, но оно отвратительно, тебе совершенно не идёт.

– Вот как – протянул Царь – а вот Эрант нравится, не приревнуешь меня к этой женщине?

– Ай-яй-яй ну мы же с тобой не женаты, так что я совершено не против твоих пассий. Учитывая, что их нет. Я прав?

– Как проницательно…

– Ты похож на былого себя… Не налегаешь на еду и любовью не играешь, но в остальном… что с тобой стало?

– Я расскажу об этом завтра, но если ты меня обнимешь, то начну историю для тебя уже сегодня…

Блондин поднялся беспечно с места и так же лёгкой поступью подбежал рысью к бывшему лучшему другу. Свита царя неслышно вышла из зала, а прислуга начала прибирать столы. Уже смеркалось и Велиар утащил художника за собой по винтовой лестнице к полупустой комнате с одним лишь сломанным мольбертом и пятью неудачными картинами, а дальше на балкон. Ний шагал вровень, но ему приходилось для этого почти бежать, да бы поспевать за широкими шагами высокого друга. Промелькнув мимо картин, он отметил не столько их исполнение, сколько скупость сюжетов, они все были похожи на зеркала без отражений. Хотя нет. На некоторых отражение проглядывалось, но так мутно и искажённо, что не было и догадок кто писал эти картины и зачем.

Не было. Кому тут врать конечно были и Ний убеждался всё глубже и глубже в своей догадке, которую тщательно проверял.

Наконец на не застеклённом балконе художника отпустили, оставив на хрупком запястье яркую красную отметину. Ему были вручены кисть и холст, а сам Велиар сел под лучи закатного солнца.

– Напиши мой портрет – приказным, тоном произнёс царь.

– По заказу шедевр не выдать, знаешь ли…

– А мне не нужен шедевр, напиши есть.

– Ты уверен, что хочешь этого? Не вырвешь мне за это лёгкие из грудной клетки?

– Нет – безэмоционально бросил Кирей, глядя на почти упавшее за горизонт солнце.

– Ну тогда получи, что хотел.

Художник принялся писать в полутьме, поставив свечу на балюстраду и напевать мотив мелодии. Светлая, но тоскливая она обнимала Кирея за плечи и плакала, словно небо и уводило мысли прочь. Ноты подобно каплям окропили всё вокруг. И так было долго, пока он не закончил набросок и не выделил костяк композиции, парень никогда не рисовал с готовой постановки, так и сейчас друг не был натурщиком и сидел совершенно как вздумается, он лишь давал вдохновение. Песок времени разносило по дюнам ветром и так было до тех пор, пока Ний не добавил слова. Это были неизвестные слова неизвестного языка и слова плакали. Парень переливами нежными до шёпота, порой совсем не подавая голоса, или пуская свистящие, дерущие горло всхлипы, а то срывался на крик, но Кирей был отрешённым и совсем не обращал внимания на эмоции друга. В то время уже был готов фон, а луна кренилась к горизонту напоминая о грядущем рассвете и когда наконец голос парня стал меняться, и песня стала напоминать о морских глубинах, когда художник принялся добавлять всё больше и больше слогов, в сочетании дававших глубокий синий цвет и закладывавших уши, он резко оборвал песню и повернул картину другу. В сумерках на парня смотрел его портрет чёрный, как ночь, и он один рядом с алой лампой смотрел против света, уверенно и совершенно не страшился тьмы, не страшился или попросту его не заботил холод и мрак. Парень так органично сливался с этим окружающим его, грязным фоном что казалось это он породил его и огонёк тусклый последнее, что парень не успел уничтожить в этом мрачном мире.

– Похоже на ту картину, что ты рисовал в день смерти Ай.

– Да, похоже. Ты такой же и картина такая же.