Нежная агрессия паутины

Небо совсем погасло, зажглись окна, выступили звезды. Борис Палыч увидел звезды:

— Замаялся я; жена мою мечту никогда не разделяла.

— Разве обязательно разделять? Мечта, она и есть мечта, по жизни ведет, жизнь красит: одни через горы лезут, другие денежными коврами землю стелют.

— Если бы настоящими.

— А кто мешает?

— Нинка с бухгалтершей получку сверяют.

— И ты подчинился?

— Как иначе?

— Это уж не мое дело.

— Васильевна, не трави душу, дай, сколько не жалко.

— Денег не жалко, мечту жалко; хоть и невысокая, да другой, видать, у тебя нет.

Ангелина Васильевна пошарила в лифчике и протянула десятку. По балкону прогуливалась Нина Александровна.

— Ты зверь, зверь! — заблажила на весь двор.

— Не ори, пусть побегает, далеко не убежит…

— Может ты и права, заглянешь? Цветы все принялись, красота!

— В другой раз.

— Тяжело без Люськи?

— Как сама думаешь?

— Вижу, тяжело. Пашки давно не видать.

— На заработках.

— Ну-у-у, — завистливо потянула соседка, — все одно гляжу на тебя — свободная.

— Без свободы какая жизнь.

Ангелина Васильевна заволновалась о своем и тихонько направилась в подъезд: свободна ли?!

Статуй отчужденно смотрел в окно.

— Вот значит как! — Ангелина Васильевна остановилась в дверях. Захотелось прицепиться к чему-нибудь, отомстить, нахамить. Вместо этого спросила.

— Поверил, иной любви не существует? Что ты в самом деле? Да где я тебе океан добуду? Глядела я сегодня про океан.

Немного охолонув, рассказала кино. Статуй засмеялся. Или показалось? Ночь. Ангелина Васильевна наполнила бокал вином. Огляделась растерянно.

— Какая, к чертям собачьим свобода?! Разве что безудержно пьянствовать. Но некуда, — резанула ладонью по горлу, — нравится не нравится, люблю тебя и точка! Такие дела. Мне бы рядом с тобой встать и ночь рассматривать. Я ведь тоже кое-что могу увидеть. Смеешься?

За окном луна, синее вокруг: дороги, бугры и обвалы, лавки, столбы — все синее. Ветер резал и раскачивал синее. Мутит. Кружит голову. Ангелину Васильевну вырвало. Потемнело в глазах.

— Это любовь, да? любовь?

Повсюду боль давила, терла, хрипела.

— Проклятье! Помоги мне! — скорчилась Ангелина Васильевна.

Потянулась к недоступному любовнику и обожгла пальцы. — Не за этим ли летела Люська? Что есть в тебе, чего нет во мне? Отчего холоден и опасен? Смотри — вздутые волдырями ладони. От ласк, от ласк!

— На, возьми!

Статуй дико посмотрел на нее: кровь выступила на коже.

— Это любовь, да, это любовь! Кто-то сказал, каждую минуту надо жить перед зеркалом, вот она я! — Ангелина Васильевна обвила Статуй ногами, волосами связала шею, сжала бедра, завыла, ворочая воспаленным языком; лазорилась, кровила, студила отравленное лоно звонким мальчишеским льдом. В ее синих глазах билось безумие. Мошенник! И-р-о-д!

Ангелина Васильевна встрепенулась от бешеного сна. Крик не смолкал. Прислушалась покрепче.

— Никак Лизка! Начало-о-о-с-ь, ах, ты, господи!

— Зови скорую, — налетела в коридоре на Колю, — и полотенец тащи, покуда приедут!

Щелкнул выключатель. Лиза. Мутный немигающий взгляд, открытый рот, застывшая текучая слюна. Быстро шумно задышала, перевела взгляд на бабку.

— Что же делать? — выдохнула еле-еле.

— Хе-хе, нравишься ты мне, Лизавета. Так бы всегда! — все еще не могла успокоиться Ангелина Васильевна, — когда на краю стоишь, откуда че берется! Терпи, сейчас приедут.

На улице закричала кошка. Только этого и ждали: Лизу опять понесло в разнос. Вывернулось колесом тело, разбух живот, сдулся в пах и хлынуло по ляжкам. Лиза посинела и заверещала.

— Заодно с кошкой орешь — быть девке! — Ангелина Васильевна похлопала внучку по плечу, — тихо, тихо, чего на крик расходоваться?

Подумать только, когда я с ним — также верещу и синею, к богу, дьяволу, черту лысому кричу, — Ангелина Васильевна отерла Лизин лоб, присмотрелась: по ту сторону жизни — безумие!

— Сию минуту появятся, — Колю бил трясун.

— Понятно. Приготовь-ка теплой воды в тазик и марлю, побольше. На всякий случай.

Минут через десять Лиза заорала опять, на этот раз подвывая, потом еще и еще. Надо же, ну точно мой голос! — Ангелина Васильевна испугалась, вдруг статуй подумает чего, и побежала успокоить, объясниться. От дверей, однако, шуранулась обратно.

— Пусть что хочет, то и воображает!

Луна спряталась за высотку. В соседних окнах спали. Безрадостно.

— Ну где эти ваши врачи? — захрипела Лиза.

Коля не выдержал и разрыдался. Давясь слезами, лепетал.

— Беда, беда…

— Заткнись, твою мать, — заорала бабка.

В этот момент Лизу крутануло так, что у Ангелины Васильевны глаза полезли на лоб, — Гляди, как эта девка ломает тебя, не выжить тебе, Лизка! Не в том смысле, что умрешь, не бойся, не помрешь, но она тебя доконает!

Лиза, похоже, не слышала: мама родная — боль доставляла неожиданное удовольствие, будто кто-то любимый, любименький ласкает, шарит во всех углах, проверяет, гложет, упирается где надо, к спине прирастает, колет селезенку, и долбит, долбит, долбит: пугалась только собственного нехорошего голоса, — Дура! А малыш! Не так надо кричать, не так!