Нежная агрессия паутины

Бабка пихала в пластиковый пакет материнские вещи, помечая на листке. Лиза тоскливо смотрела в окно. Сгущались сумерки. Больничный двор походил на огромное брошенное поле. Бестолковые узкие тропки от здания к горизонту. Кучи мусора. Жирные комья земля. Далеко, далеко, чугунная решетка, вычурный рисунок, полустертая небесная татуировка. Это конец, подумала Лиза, мать не выберется отсюда.

— Доктор, задрайте окна, чтобы мама не видела конца. Черным задрайте…

— Какая разница, вряд ли она скоро прозреет, такое случается, иди.

— На что вы надеетесь? — усмехнулась она.

Натан Моисеевич удивленно поднял брови.

— А ты? Разве не надеешься?

— Глупо цепляться при таких картинках, — она снова бросила взгляд в окно.

— Что опять не так? Что не то? — швырнул карандаш об стол, тоже глянул на улицу.

— Кто захочет на прощание такой безнадежный пейзаж? — Лиза задумчиво кусала губы.

Доктор насторожился. Он ненавидел и боялся своих пациентов: их въедливые фантазии сводили с ума. Он чувствовал, долго не выдержит. Эта красивая девочка беспокоила его, в ней было много возбуждающего, что дремало до поры, но уже незримо присутствовало. Закончит, как мать.

— Что тебе не нравится, почему на прощание? — заорал он и подскочил на месте.

— Вы будете последним, — Лиза загадочно улыбнулась и, прихватив пакет с вещами, аккуратно прикрыла за собою двери.

Зойка должна была появиться с минуту на минуту. Сегодня получится, — уверял себя Паша. Всюду шныряли менты, принюхиваясь в углах, ворошили счета и бумаги. Директор бесился в своем кабинете, в щелочку двери видно. Паша сидел за столиком один, еще двое посетителей курили у стойки, стекла запотели от дождя.

У входа звякнул колокольчик. Появилась Илона. Стряхнула зонт, на ходу прикурила сигарету, подсела к Паше, пыхнула в лицо.

— Зойка не придет, уехала на два дня, не придет…

— Понятно, — Паша посмотрел на Илону. Рыжеватые патлы, мятое старое лицо, — выпьешь?

— Мартини.

Выпили по рюмке, помолчали. Илона, наклонившись к уху, шепнула.

— Дело есть, идем.

Дождь усилился. Грязная вода бурлила под ногами. Илона целыми днями ошивалась в Политехническом, устраивая концерты, и через пару минут они ворвались в здание. В зале пусто. Кресла с высокими спинками, обтянутые бархатом, тяжелый занавес и полумрак. Илона, прислонясь к сцене, вызывающе смотрела на Пашу. Тот ежился в мокрой одежде. Она начала издалека.

— Тебе больно.

Паша неопределенно пожал плечами. Он не любил Илону. Жестокая и язвительная. Илоне унизить кого-то — пустяк, даже убить — пустяк. Решительно, она походила на убийцу. Паша подозревал, именно ей обязан несостоявшейся встречей с Зойкой. Правда, Зойка называла Илону лучшей подругой. Пойми их.

— Я тебе не нравлюсь? — спросила Илона.

Паша нахмурился: только ее не хватало, но промолчал, опять пожал плечами.

— Расскажи о мертвых, — переменила она тему.

После школы Паша много лет работал в морге. Сначала на побегушках, параллельно учился в мединституте, на четвертом курсе бросил, однако из морга не ушел. Со временем ему стали доверять более сложную работу: регистрировать умерших, ломать грудь, вскрывать черепа и зашивать тела после вскрытия. Последнее занятие Паша находил особенно завораживающим. Спокойно и изящно работая иглой, мечтал о современных рукодельческих цехах. Таинственное, призрачное ремесло — художественная штопка трупов. Быть может, ежедневное общение с мертвецами и отдаляло его от живых людей, с их мелкими и вертлявыми желаниями, быть может, поэтому он и искал много смерти. Разнообразной — страшной и ошеломительной, гнусной и предательски слащавой. Пашу мучили сны: