Читаем Нежная душа полностью

Нежная душа

Александр Викторович Минкин , Александр Минкин

Слово «книга» не вписалось в его речь о русском языке. Вот какой крутой поворот. Расскажи, не поверят. Это шустрые поварята, готовя государственную котлету, забыли положить мясо в фарш.

Старые книги не сулят дохода. Как извлечь из них пользу людям? – читать. А как извлечь из книг пользу чиновникам? Как превратить книги в деньги (и украсть) – непонятно. Поэтому государственная речь идет о фондах, компьютерах, закупках, поставках.

За века существования Российской империи (особенно за советский период) в провинциях (которые в 1991-м вдруг стали государствами) – в частных, публичных, школьных библиотеках скопилось около миллиарда книг на русском языке.

Знание русского языка сокращается там стремительно. Прежде это был государственный, обязательный. А теперь – язык ли друга, язык ли врага – он мгновенно исчез из азиатских кишлаков, из украинских, молдавских, закавказских сел. Стал чужим.

Кто-то перешел на арабский шрифт, кто-то на латиницу – для книг на русском это смерть, немота.

Книги на русском стремительно (мировой рекорд скорости) переходят в разряд древних рукописей, доступных только специалисту.

В СССР Пушкина, Достоевского, Толстого, Чехова (вершины мировой литературы) почти не переводили на узбекский, армянский… Ибо все знали русский. А кто не знал, тот и на своем языке читать не хотел ничего.

Гомера с древнегреческого переводили библиотекарь Александра I Гнедич и воспитатель цесаревича Жуковский. Фолкнер, Шекспир, Сервантес были доступны аборигенам в гениальных русских переводах. А сами теперь или не переведут вовсе, или переведут отвратительно. Языком, поломанным (как и у нас) на комиксах и порно.

Чужие дома, посуду можно захватить и использовать. А чужие (немые) книги – зачем?

Что же будет с «древними рукописями»? Ведь они занимают место, а оно денег стоит. Сожгут? Вроде бы неприлично. Но поскольку квадратные метры требуются рынку, то для книг организуют какие-нибудь лагеря смерти, будут туда свозить и варить из них картон.

Частные библиотеки, вероятно, уже исчезли, обогрев кого-то холодной зимой. Вывозить «богатство» в метрополию мы не будем. Мы и людей-то бросили на произвол судьбы, на произвол безумных баши. А уж книги… Тем более что 90 % из них макулатура: речи Брежнева, бездарные производственные романы и рифмованные лозунги «взвейся-развейся».

На базарах Средней Азии прекрасные ароматные специи продаются в кульках, свернутых из русского языка.

Империи, императоры рассыпаются в прах, кто-то замешивает глину…

Г А М Л Е Т Истлевшим Цезарем от стужи Заделывают дом снаружи. Пред кем весь мир лежал в пыли, Торчит затычкою в щели.

Впрочем, лучше нам беспокоиться о собственных грехах.

Есть еще одно (возможно, более важное и глубокое) в этих неотступных мыслях Тургенева.

Перечитайте: «честности, простоты, свободы и силы нет в народе – а в языке они есть».

А откуда они там?

Как могут в языке появиться качества, которых нет у (как теперь говорят) носителей?

Ответы на правильные вопросы, как всегда, заложены в самом языке.

Носители – не создатели. Они носильщики, они несут чей-то багаж, чужие вещи.

Тургенев – старый и больной – может, и сам не заметил (изобретая реверанс), как инструмент вырвался из рук, стал хозяином и написал: «Великий, могучий, правдивый и свободный язык был дан».

Значит, это дар. Он соответствует Дарителю во всем.

Ну а носильщики – народ известный – хмурые, поддатые, торопливые – нахватать побольше, нагромоздить как попало – что-то уронят в грязь, что-то раздавят, при случае сопрут.

Не все, конечно, не все! Вот еще немного, еще чуть-чуть – глядишь, и…