Нежная охота на ведьму

В горячечной агонии авторского самолюбия, в каком-то мазохистском бреду она принялась обшаривать Сеть. И таки на одном сайте нашла. С паршивой овцы шерсти клок — всего лишь оглавление в качестве иллюстрации к книге. Как и ожидалось, каждому особняку была посвящена отдельная глава. Усадьбы купца Неволина среди них не было. Видимо, Шалимов не пожелал бередить себе душу. Разве можно объяснить это красноречивое отсутствие случайностью? Впрочем, в Москве и без Неволина столько мистики — на многотомный талмуд хватит… Разумеется, здесь на самых первых позициях фигурировали «Стешины» дома! Ею любовно описанные в неизданной книге. Теперь в ней бушевали два противоречивых желания: повернуть время вспять и никогда не знать о вышедшем сборнике — и немедленно заполучить его и убедиться в том, что он жалкая бледная пародия на ее замысел. Ей было горько и безмерно одиноко в своей боли. Столько трудов и чаяний напрасно! Теперь уж точно ее рукопись никому не нужна…

От отчаяния она даже не обратила внимания на автора злополучной книги. Их, кстати, было аж три персоны, и они деликатно значились составителями… Где это видано, чтобы составитель был не один, это ж не энциклопедия! Их имена, конечно, ни о чем не говорили. Стефания была настолько раздавлена новостью, что проглотила двойную дозу снотворного и легла рядом с мирно сопящим Витей, проваливаясь в тяжелый и давно знакомый суицидальный дурман.

Прощальным бисером в ночи рассыпалась эсэмэска…

Глава 14 Мраморный бисквит

Когда он хотел быть убедительным без особых затрат — эмоциональных и материальных — он всегда начинал обращаться к собеседнику «голубчик». Независимо от его пола. Почему-то это срабатывало. С этим старорежимным обращением удачно гармонировало Пашино брюшко, отросшее в нынешние кризисные годы, и наметившееся поредение волос на макушке. Да и в целом Паша представительски обрюзг. Когда тебя начинают считать предателем, это, оказывается, придает солидности! Некоторая путаница причин со следствием в этом наблюдении Пашу ничуть не смущала. Ему нравилось чувствовать себя парадоксальным, его кумиром был Оскар Уайльд.

— Голубчик, — отвечал он плачущей Стефании, — теперь ты настоящий писатель. Разве ты этого не понимаешь? Пока у тебя ничего не украли, ты рядовой графоман! О чем ты, почему жизнь коту под хвост?! Жизнь только начинается!

Он теперь редко отвечал на звонки старых приятелей. Они, впрочем, уже и не звонили. Но Фанни он не мог игнорировать. Не то чтобы она обостряла в нем увядающие этические нормы, просто ему было жаль, что подобный тип женщин скоро исчезнет с лица земли. Энтузиаст, романтик, труженица. Но даже не в этом дело. Она женский аналог Дон Кихота. Сражаться с мельницами — ловить призраков. Амплуа в одном ключе.

Это красиво. В мире, пронизанном корыстью, это раритет. А раритеты Паша ценил.

Именно потому, что Паша относился к Фанни по-особенному, он говорил ей правду. Когда-то он сам пописывал. Бросил за бесперспективностью. Но именно с той поры запомнил эту свою странную мечту: написать так, чтобы у тебя украли. Не это ли самый отчетливый акт признания — человек готов подписаться под твоими словами?!

Но правда казалась Фанни издевкой. Так всегда, если вдруг рискнешь быть искренним с людьми. И Паша быстро устал от разговора. Он думал: мне бы ваши проблемы! Подумаешь, украли у нее книгу… и слава богу — хотя бы труд не напрасный. Ну да, не будет на нем твоего имени. Да, обидно. Но могло быть намного хуже! Великие писатели во времена войн и катастроф вообще теряли свои рукописи безвозвратно. Так что не надо истерик, существует масса способов все исправить. Изменим заголовок, скорректируем содержание — долго ли умеючи! Придет время — и мы этим займемся. Вот так примерно рассуждал Паша, и эти рассуждения с некоторыми щадящими купюрами излагал отчаявшейся Фанни.

И знал, что теперь он, конечно, лжет. А что ему еще делать, если в его правду никто не верит?! Неужели плакать в унисон… На месте Стешки он бы… кстати, что? Что он сделал бы? Устроил шум в прессе, погром в «Пентаграмме», мордобой Шалимову?! Это все красивые мечты. Прежде всего, он устроил бы бесноватую вакханалию своим домашним. Ушел бы в грандиозный запой, пускай уже и здоровье не то. Словом, куда там Фанни с ее тихими слезными всхлипами! Он прекрасно понимал, как гнусно ей сейчас. И что она винит его в том, что он протянул время. Винит не публично, про себя, но ему этого достаточно. Хорошо еще, что не обвиняет его в утечке текста. Просто спрашивает скорбно, несмело:

— У тебя есть версии, как наша рукопись могла попасть в «Пентаграмму»?

Она примирительно говорит «наша рукопись», словно в знак того, что не видит в Паше скрытого врага. Не подозревает его в предательстве. Но ведь и резона нет. Его издательскому отделу не помешала бы эта вишенка на торте, эта милая книжка. Кому он мог ее отдать, если толком сам не читал?! Хотя как раз поэтому… мог.