Нежная (СИ)

Я сказала это чётко и ровно, он посмотрел на меня с такой улыбкой, как будто насквозь видит моё смущение, плохо прикрытое официальной холодностью, улыбнулся в точности так, как улыбался утром, но я всё равно не купилась – я слишком хорошо помнила, как он со мной говорил в своём кабинете, и как говорил недавно с Роксаной. За неё почему-то было обиднее, чем за себя, как будто со мной так можно, а с ней – нельзя, она другая, она красивая и начальник, с ней надо только вежливо, а по-хамски с ней не надо, это недопустимо, я такое отношение проглочу, а она – нет.

ВэВэ молчал, я тоже уже наговорила достаточно, поэтому развернулась уходить, но он окликнул меня сразу же:

– Подожди.

Я обернулась через плечо, не отпуская дверную ручку, чтобы он не подумал, что я хочу остаться и только и жду повода. Он опять усмехнулся так, как будто насквозь меня видит, мягко спросил:

– Ты долго собираешься здесь сидеть?

– А что?

Он указал глазами на какие-то железки, лежащие на углу стола:

– Хочу съездить в строительный, это займёт где-то час, ты ещё будешь здесь? Поговорить надо.

– Буду.

– Хорошо, – он встал и начал собирать эти железки, рассовывать по карманам. – Я поехал, через час буду. Делай свою работу, Юлину не трогай, пусть сама делает.

– Ей это завтра сдавать, – мрачно вздохнула я, глядя на стопки бумаг на всех поверхностях в кабинете. ВэВэ посмотрел на меня с нежной жалостью, как на дитя неразумное, и сказал:

– Ей это завтра сдавать мне, я как-нибудь это переживу. Иди.

Я пожала плечами и ушла. В коридоре ускорила шаги, потому что слышала, что он тоже вышел из кабинета и закрыл его своим ключом, а ходит он точно быстрее меня, так что вполне может догнать, а мне не хотелось сейчас проходить через неловкие попытки разминуться с ним в узком коридоре. Утром мне это нравилось, но утром мне вообще всё нравилось, а сейчас это ощущалось ужасно, как будто я случайно влезла в долги или поставила в глупую ситуацию себя и ещё кого-то.

Войдя в свой кабинет, я закрыла дверь и опустилась в своё кресло так обессиленно, как будто была надувной куклой, из которой выпустили воздух. Воспоминания об утреннем кофе вдруг зацепили меня так сильно, как я не ожидала – я как будто бы ощущала его ладони на плечах прямо сейчас, горячие и мягкие, сжимающие мои плечи чуть сильнее, чем было бы прилично, но всё же слабее, чем мне хотелось. Мне хотелось большего, мне хотелось чего угодно, я вдруг подумала, что действительно не помню, когда меня в последний раз кто-то держал за плечи.

В моей семье всякие телячьи нежности были не приняты, и тем сильнее меня вгоняло в шок то, что мама этими нежностями просто фонтанировала, но строго в направлении брата, и только пока Антоша был маленьким, а потом резко перестала, я не знала, почему. Карину это вообще дико бесило, она не могла на эти "розовые сопли" даже смотреть, демонстративно выходила из комнаты, когда это начиналось. Я не понимала никого из них – ни Карину, ни маму. Я любила прикосновения. Но я узнала о том, что люблю их, только тогда, когда у меня появился парень, и я радостно бросилась в эти новые прекрасные ощущения с головой, в восторге от того, что это просто существует и это можно невозбранно делать, хоть каждый день. И мы делали, постоянно.

"Пока он меня не бросил. Когда это было?"

Я посмотрела на дату в углу экрана, попыталась сосчитать на пальцах, получила что-то около трёх лет.

"Три года без единых обнимашек. Три года."

Я вообще не понимала, как это получилось. У нас всё было прекрасно, а потом разладилось, и это было так очевидно, что я даже не задавала классического вопроса всех брошенных – "Почему?", потому что я видела, почему. Всё просто перестало быть в кайф, сначала ему, а потом и мне – было странно ощущать, что человек, который раньше всегда был рад меня видеть, теперь больше не рад. И его это тоже удивляло и смущало, и ему это не нравилось, мы вроде бы даже говорили об этом и пытались что-то предпринять, делали какие-то упражнения из книг по психологии, но это ощущалось безнадёжно, как будто мы делали своим отношениям искусственное дыхание и непрямой массаж сердца, когда уже было понятно, что шансов нет, и мы просто издеваемся над трупом. Это было гадко, от этого хотелось плакать и жалеть себя, и его жалеть, и нашу поломавшуюся любовь, и наше несложившееся будущее. Всех было жалко, и было ужасно обидно, а я не любила такие эмоции, поэтому выбросила их из себя поскорее, заняв голову новыми знаниями и впечатлениями.