Нежная спираль

Куст шиповника вздрагивал и покачивался, раздираемый сборщиками. Чего они в сущности хотели, чего добивались от куста? Я стоял на гребне Бабы Яги и наблюдал, как эти умельцы пытались разодрать огромный куст, показывавший спину каждому из них. Они стремились отъединить от куста отдельные ветки, отдельные побеги и пригнуть их к себе, пытались разомкнуть эту гибкую, пружинистую колючую крепость, чтобы легко и безболезненно сорвать с нее плоды. Но колючая крепость, хоть и вздрагивала и изгибалась, хоть при особенно сильных рывках угрожающе клонилась набок, все же не сдавалась и упорно отстаивала свою целостность. В единении всех ее ветвей заключалась та сила, которую она противопоставляла сборщикам. Вскоре послышалась команда, хриплый голос через равные промежутки времени стал выкрикивать: „А ну разом!.. А ну разом!..“

Меньшие кусты шиповника, беспорядочно раскиданные по всей Бабе Яге, стояли испуганные и притихшие, точно головки негритяночек, уткнувшихся в колени матери, и лишь тот огромный куст, о котором в самом начале мы сказали, что в своих когтях он держит лоскут божьего плаща, раскачивался все сильнее, терзаемый сборщиками дикорастущих плодов. В наступательном раже они закидывали по очереди свои крючья, подтягивали к себе ветки, отцепляли крючья и снова их закидывали, захватывая мало-помалу отчаянно сопротивляющийся куст. Они показались мне похожими на пиратов, что своими крючьями берут на абордаж мирный корабль, одиноко пересекающий океан. Особенно ярился низкорослый человечек в зеленой фуфайке. Он лез напролом, угрожающе размахивал своим крюком, закидывал его и повисал на нем всей своей тяжестью, скорчившись, как эмбрион в утробе. Наконец сборщикам удалось слегка раздвинуть ветки; куст медленно и постепенно, все так же вздрагивая, чуть приоткрылся, точнее отворил в себе узенькую расщелину. Сборщик в зеленой фуфайке, тыча крюком в расщелину, закричал: „Змея, змея!“ Несколько „хитачей“ приблизились, владельцы их в черных куртках из искусственной кожи заглянули в расщелину и увидели, что в кусте притаилась не змея, а сухая выползина. Змея когда-то приползла сюда, скинула одежку в куст шиповника и поползла дальше по Бабе Яге.

Крик „Змея, змея!“ и вид змеиной кожи заставил нападающих отступить, куст прошелестел и быстро сомкнулся над расщелиной, скрыв от глаз людских сухую змеиную кожу. Никто не мог сказать, что еще прячется там, в сердцевине куста. От выползины повеяло некоторой мистикой, и я могу сказать, что среди сборщиков наступило известное замешательство. Первым пошел на новый приступ сборщик в зеленой фуфайке, остальные, один за одним, стряхивая с себя оцепенение, перебрались вслед за ним на нижнюю сторону, рассчитывая, видимо, что если все они нажмут с нижней стороны, то повалят куст и расстелят его по земле, и тогда уже легко будет собирать ягоды.

В какой-то момент они почти уже добились успеха, куст сильно наклонился, и стало слышно, как трещат его сухожилия. Часть сборщиков отцепили крючья, чтобы перехватить ими повыше и еще потянуть куст на себя, но тут он внезапным рывком снова выпрямился. Вместе с его ветками взлетел в воздух и человек в фуфайке, крепко ухватившийся за свой крюк. Я увидел, как он перевернулся на лету, услышал его возглас, и не успел этот возглас стихнуть, как человек вместе со своим крюком исчез среди веток. Куст шиповника вдруг предстал передо мной как расположившееся на голом склоне Бабы Яги хищное животное. В мгновение ока он ухватил своими когтями бедолагу с крючком и втянул его в свою колючую утробу, туда же, где пряталась змеиная выползина. Из куста послышался стон, сборщики в замешательстве отпрянули от куста, черные куртки из искусственной кожи, наклонившись, приглушили рев своих „хитачей“. Бабки перестали трясти зеленые груши и заспешили по дорожкам терренкура.

Над кустом пролетели сойки, каждая из них несла в клюве по грецкому ореху. Куда они несли эти орехи, не могу сказать, неясно мне также, может ли сойка проглотить орех или расколоть его клювом или она с высоты роняет его на камень, чтоб орех раскололся и она могла съесть ядрышко. Человек из куста стал звать на помощь, он, видно, запаниковал, потому что забился в кусте, точно муха в паутине. Однако, подобно мухе в паутине, чем больше он метался, тем больше запутывался, куст охватывал его и впивался когтями со всех сторон. Куст лишал его возможности двигаться.

Солнце клонилось к закату, освещая пологими лучами алые плоды шиповника, и они все больше напоминали капли крови, проступавшие на лбу куста. Страх пополз по скатам Бабы Яги, сборщики предпринимали вялые попытки помочь пленнику, но попытки их скорее всего отягчали его положение, потому что вскоре он стал вопить изнутри, умоляя не раскачивать куст, не то его когти еще глубже впиваются в тело. „Ох, больно… ох!..“ — стонал бедолага, попавший в ловушку.