Нежная война

– Ты всегда будешь пианистом, Обри, и ничто этого не изменит, – девушка посмотрела на него печальными глазами и обвела контур его лица кончиком пальца. – Ты не просто оплакиваешь Джоуи, – сказала она. – Это мог быть ты. Ты думаешь, что это должен быть ты. Ты винишь себя в том, что не ты оказался в уборной, когда пришли убийцы. Ты в ужасе от своей собственной смерти.

Он напрягся.

– Ты говоришь так, словно я эгоист.

Она прищурила глаза.

– Non. Я говорю, что ты такой же, как я.

Он посмотрел на нее с любопытством.

– Каждый день виню себя за то, что в то утро перешла через реку, чтобы собрать яблок. За то, что побежала в монастырь, как только услышала первые выстрелы.

Он сжал ее руку. Будьте благословенны яблоки, будьте благословенны монастыри.

– Я чувствую себя чудовищем, потому что пережила нападение, уничтожившее мою семью. Я – эгоистичная трусиха. Моя бедная мать умерла от горя, а мое сердце продолжило биться. Я любила свою жизнь, но теперь я не могу жить без тех, кого я потеряла.

Мимо них сновали пешеходы.

– Ты не чудовище, – сказал он ей. – Собирать яблоки – это не преступление.

– Сбегать по ночам, чтобы увидеть свою petite amie, – тоже не преступление, – она криво усмехнулась. – Конечно, армия считает иначе, но это уже другой вопрос.

Обри смотрел, как кудряшки Колетт, выбившиеся из шарфа, танцуют на ветру. Они нашли друг друга, и не один – а целых два раза. Она стояла перед ним: не джазовая певица, не элегантная бельгийка, а скорбящая девушка, которая его понимала. Колетт боролась за жизнь, и Обри был готов бороться вместе с ней.

Но что дальше? Вечером Обри должен был вернуться на фронт. Если эта война когда-нибудь закончится – ему придется вернуться в Нью-Йорк.

В тот момент Нью-Йорк казался ему таким далеким. В Нью-Йорке он не мог поцеловать ее прямо на улице, не опасаясь реакции прохожих.

Но он мог сделать это в Париже. Он мог целовать ее очень долго, чтобы наверстать упущенное время.

Может быть, ему нужно просто целовать Колетт и никогда не останавливаться? Но даже лучшие поцелуи в конце концов заканчиваются.

– Я так по тебе скучал, – прошептал он. – Я не хотел тебя покидать.

Они пошли дальше. Все тело Обри наполнило какое-то удивительное спокойствие. До этого даже не осознавал, каким тяжелым грузом был для него секрет о смерти Джоуи.

– Я хотел бы сделать что-нибудь для Джоуи, – сказал Обри. – Или для его семьи. Было бы хорошо, если бы его помнили.

Колетт улыбнулась.

– Это хорошая идея, – сказала она. – Нужно придумать что-то такое, что сохранило бы память о нем.

– Но что? – спросил Обри. – Необычное надгробие?

Они свернули за угол.

– Мне всегда хотелось сделать что-нибудь для своего брата Александра, – сказала Колетт. – Например, мемориал.

– Надгробия холодные, – сказал Обри. – А мемориалы – это скучно.

– Ну так разбогатей, – поддразнила Колетт, – и построй целое здание в память о Джоуи.

Они начали осматриваться по сторонам и, наконец, по-настоящему увидели Париж. Обри понял, что хочет пить, поэтому они зашли в кафе, чтобы купить лимонад.

– В траншеях я написал много песен для Джоуи, – сказал он. – И для тебя.

– Давай поедем в Нью-Йорк и запишем их на студии, – сказала Колетт.

Обри уронил соломинку.

– Это предложение?

Колетт покраснела. Она сказала это слишком рано?

– А твой вопрос – это предложение?

«С тобой я поеду куда угодно, Обри Эдвардс».

– Это предложение, мадемуазель, – сказал он. – Можете не сомневаться.

Возможный финал

– Мы можем закончить здесь, – говорит Афродита другим богам. – Мы можем закончить на этом моменте, когда обе пары преодолели все невзгоды и обрели счастье.

Аид сжимает пальцы и задумчиво смотрит на богиню любви.

Это была длинная история, но что такое время для бессмертных? Афродита может втиснуть эпопею в пространство между щелчками секундных стрелок.

Гефест гладит свой бородатый подбородок. Затем он встает и направляется к золотой сети. От прикосновения его руки, сеть распадается на две половины, освобождая Афродиту.

– Суд откладывается, – говорит бог-кузнец. – Подсудимая оправдана, – он криво улыбается. – Арест подсудимой объявляется незаконным. Прости, что пленил тебя, богиня.

Афродита растерянно моргает. Она слишком ошеломлена, чтобы понять, что происходит. Богиня подходит к Гефесту и тихо обращается к нему.

– Я могу идти? – спрашивает она. – Ты меня отпускаешь?

Гефест указывает на дверь, чтобы она поняла: он больше не будет держать ее силой.

– Можешь идти, если хочешь.

– Это не то, что ты думаешь, – шепчет она. – Я и он.

Бог-кузнец качает головой.

– Не надо, – говорит он. – Отныне мы будем говорить друг другу только правду.

Афродита закусывает губу.

– Я не это имела в виду, – она поворачивается и смотрит на Ареса, который изо всех сил вытягивает шею в попытке прислушаться к их разговору. – Я не отрицаю нашу интрижку. Что я хочу сказать…

Гефест предпочел бы услышать что угодно, но только не это.

– Твое желание возрастает во время больших войн, – лучше он озвучит это сам. – Слишком много сердец нуждаются в тебе, и это опьяняет. Это ты хотела сказать?

Аполлон возится с роялем и делает вид, что не подслушивает.