Нежная война

– Она рассказывает историю, – говорит Арес Аполлону. – Чтобы объяснить, почему она выбирала меня. Почему Любовь любит Войну, так сказать.

Он чувствует себя умным. Редкое явление за пределами поля боя.

– Ты вообще слушал меня все это время? – огрызается Афродита.

– Почему Любовь любит Войну? – эхом повторяет Аполлон.

– Дело совсем не в этом, – протестует богиня, но Аполлон уже заинтригован.

– Я просто без ума от Войны, – заявляет он.

Арес морщит нос.

– Что ж, это довольно неловкая ситуация…

– Возможно, в другой раз, – говорит Аполлон с ленивой грацией. – Я не тебя имел в виду.

– И Колизея не хватит, чтобы вместить самовлюбленность этих двоих, – бормочет Гефест.

– Афина – вот кто в моем вкусе, – объясняет Аполлон. – Яростная, прекрасная, невероятная. Война, мудрость и ремесло. Мы были бы отличной парой. Изысканной и модной. Богемной, но приземленной. Только представьте, какие бы у нас были дети.

– Забудь об этом, – говорит Афродита. – Афина не влюбится ни в тебя, ни в кого-либо еще. Поверь мне.

– Я еще завоюю ее сердце, – отвечает Аполлон. – Но, возвращаясь к твоему вопросу, в чем притягательность Войны?

Гефест стучит своим судейским молотком.

– Вопрос отклонен. Меня это не интересует.

Аполлон задумчиво потирает подбородок.

– Взять, к примеру, чуму. Во время последней войны, моя так называемая «испанка»[8] стала настоящим триумфом. Она забрала вдвое больше душ, чем твоя «великая» война, Арес.

– И ты этим гордишься? – изумляется Гефест.

– Дело не в количестве трупов, бог вулканов, – говорит Аполлон. – Я имею в виду ужасающую красоту масштабной, разрушительной силы. Когда Посейдон сотрясает землю и цунами смывает в океан все прибрежные поселения – это стоящее зрелище. Признай, тебе понравилась трагедия, разыгравшаяся у подножия Везувия. Ты гордишься тем, что случилось в Помпеях.

Гефест старательно изображает скромность.

– Прошло уже две тысячи лет, а люди все еще говорят об этом.

Аполлон пожимает плечами.

– Мы – художники, – он призывает из воздуха блюдо с виноградом, финиками и сырами, съедает несколько кусочков, а затем обращается к Аресу. – Не говори, что ты не наслаждался Битвой на Сомме или при Вердене. Ты был пьян от крови, – Аполлон жестом указывает на блюдо с яствами. – Угостишься?

– Ты – глупец, – говорит бог войны.

– Я всего лишь хочу сказать, – Аполлон все еще жует, – что мой маленький вирус гриппа – микроскопическое и очень заразное произведение искусства, – он причмокивает губами. – В аннигиляции есть определенная je ne sais quoi[9]. За каждым из вас есть такой грешок, так что не читайте мне проповеди.

– Я здесь ни при чем, – говорит Афродита. – Разрушение – не моя стезя.

Боги-мужчины несколько секунд молча смотрят на нее, а затем в номере раздается их громкий хохот. Афродита поворачивается к ним спиной.

– Нельзя забывать и о поэзии, – говорит Аполлон. – Это еще одна причина любить войну. Великая война рождает великие строки… К примеру, небезызвестные события, развернувшиеся у стен Трои. Вот, позвольте я продекламирую…

– Нет! – прозвучали в унисон три божественных голоса.

Аполлон выглядит искренне удивленным.

– Не хотите? – Он создает из воздуха укулеле. – Что ж, будь я проклят. Но ведь есть еще музыка. Великая война разжигает музыкальный огонь, который охватывает весь мир.

– Об этом мы и говорили, – замечает Афродита.

Арес хмурится.

– Неправда.

– Аполлон, я призвала тебя для того, чтобы ты рассказал свою часть одной истории, – Афродита игнорирует слова бога войны.

– Какой истории?

Богиня бросает на него многозначительный взгляд.

– Ах. Той истории.

Карнеги-холл – 2 мая, 1912

Перенесемся в Карнеги-холл.

Второе мая 1912 года. Первая мировая война начнется только два лета спустя. Оркестр Скрипичного Клуба Джеймса Риза вот-вот начнет свое выступление на «Концерте негритянской музыки». В зрительном зале яблоку негде упасть.

Впервые в Америке черные музыканты исполнят свою музыку в большом концертном зале. Оркестр, состоящий из сотни человек, будет играть на трубах, флейтах и скрипках, а так же банджо и мандолинах. Хор Скрипичного Клуба – более ста пятидесяти человек – умещается на сцене с той же ловкостью, что и хор Тейлора Кольриджа, в котором всего сорок голосов. В глубине сцены стоят десять роялей. Десять.

Зрители, среди которых можно увидеть и черные, и белые лица, с нетерпением ожидают начала представления. Совсем скоро они услышат совершенно новый звук, такой энергичный, ритмичный и гармоничный, такой синхронный и живой, что музыка никогда не станет прежней. Этот звук прокатится по всему миру, а за ним – хотя пока об этом никто не подозревает – последует гром военных барабанов.

Некоторые из вас могли бы подумать, что десять роялей – это какая-то шутка. Что оркестр Скрипичного Клуба будет делать с десятью роялями?