Нежное безумие

Я смеюсь сквозь слезы и ударяю ему в грудь.

Хочу, чтобы он рассказал мне все: почему называет меня глазастиком, почему дырочки во всех футболках, кто Адриана для него. И впервые в жизни я чувствую, что у меня появился шанс выяснить все эти вещи. Может, потому, что он так смотрит на меня? Он не ненавидит меня, не сейчас.

– У тебя было много девушек?

Он выходит из меня, и это немного обжигает. Мы оба смотрим вниз, и на презервативе виднеется кровь. Он медленно снимает его, завязывает и бросает между деревьев.

– Не много. Меньше, чем пять, но больше, чем три. Я был твоим первым?

– Да.

– Скажи это. Полным предложением.

– Что?

– Пенн Скалли, ты был моим первым парнем.

– Пенн Скалли, ты был моим первым парнем.

Он поднимается на ноги, застегивает ширинку и подает мне руку. Я беру ее, и реальность врывается в мой мозг. Я только что позволила капитану команды Лас-Хунтас трахнуть меня в лесу. Если кто-то узнает об этом, то я умру. Внезапная волна слез вырывается из меня снова.

– Скажи, что ты все еще хочешь быть моим другом, – я кусаю нижнюю губу.

– Хочу. Я и есть твой друг, глазастик. Как и четыре года назад.

– Что заставило тебя сказать это?

Он моргает и серьезно смотрит:

– Потому что, если бы я не был твоим другом, я бы трахнул тебя и, будь уверена, заставил бы заплатить за все, что ты сделала.

Я скольжу рукой по черной футболке под толстовкой в поисках дырочки, и я знаю, что найду ее. Она там, но меньше. Его сердце сильно бьется под моей ладонью, и я знаю, что он тоже это чувствует.

Я задуваю вымышленные свечи и загадываю желание.

– Знаешь, что я чувствую? – спрашивает он.

– Что?

– Яблоко, – он практически не скрывает звериную, довольную улыбку.

По пути домой Пенн спорит, что я должна выслушать маму.

– Она невротична, но полна благих намерений в ужасном исполнении, и она боится тебя, но любит. Это же очевидно.

– Я подумаю об этом, – и впервые за долгое время я говорю серьезно.

Знаю, что папа и Бейли обрадовались бы, если бы мы вели себя хорошо друг с другом. Никогда не чувствовала надежду.

Мы останавливаемся у дома, и Пенн открывает пассажирскую дверь и идет к дому. Я следую за ним. Он останавливается у самого входа и разворачивается, притягивая меня за талию.

– К твоему сведению, ты пахнешь грязным, лесным сексом.

– А ты пахнешь дешевым пивом, – мурлычу я, когда его губы находят мои.

– А ты как мое новое путешествие, – его губы порхают над моими.

– Ты пахнешь множеством веселых ночей, – я обнюхиваю его шею, плечи и лицо. Мое сердце колотится в груди, я отодвигаю воспоминания об Адриане на задний план, меняя их на другие – Блис.

– Ты пахнешь так, будто ты права.

Он дарит мне очередной влажный поцелуй и открывает дверь.

От широкой улыбки у меня уже болят щеки. Мы заходим вместе, но на приличном расстоянии друг от друга, чтобы не вызывать подозрений. Пенн останавливается, когда мы доходим до гостиной, и бросает ключи на пол.

Я вздыхаю, поднимая их и протягивая ему.

– Маркс, Пенн! Ты такой неуклюжий. – Я смеюсь. – Ты уронил свои…

– Виа? – голос его стеклянный и готов треснуть в любой момент.

Я поднимаю глаза от тупых ключей к дивану, где сидит моя тупая семья – Мел, папа, Бейли, – а между ними сидит подросшая версия Сильвии Скалли. На ней консервативное черное платье, заканчивающееся на лодыжках, и вежливая улыбка робота.

Она смотрит на меня, а не на Пенна.

– Сюрприз.

Глава одиннадцатая

Ты вернулась ко мне, как буря —

красивая, ослепительная и разрушительная.

Разрывая все на своем пути.

Включая, но не ограничиваясь этим, мое сердце.

Пенн

Будьте осторожны в своих желаниях.

В течение четырех лет я мечтал об этом моменте.

В некоторых мечтах я бью ее в нос и говорю, что она сука.

В других – я сильно обнимаю ее, падая на колени и умоляя никогда не оставлять меня.

В большинстве случаев я рассказываю обо всех вещах, которые хотел разделить с ней. Что маме стало хуже после ее исчезновения, что значит, возможно, она хоть немного переживала. Что Рэтта избивала кучка белых расистов-наркодилеров, которые пытались ворваться на его территорию, и он был дважды госпитализирован. О том, что он потерял три зуба, половину уха, отшучиваясь тем, что его карьера модели закончена. Что я не потерял девственность с Адрианой, как предсказывала Виа, потому что «Адриана смотрит на тебя будто ты еда, и она ничего от тебя не оставит». Что я стал капитаном. Что она ошибалась по поводу Кэннона – он не вырос мудаком, а стал довольно хорошим человеком.

Но сейчас, когда она здесь, я просто стою как идиот и пялюсь на нее так, будто она нацепила на себя мою футбольную форму. Я не могу дышать, такое ощущение, что она наступила мне на грудь своей ортопедической обувью.