Нежное имя мечты

– А что с ним происходит? – Я оглядела палату. Чистенькая комната, четыре кровати, металлические пружины, тумбочки, умывальник, швабра в углу, утка под кроватью. Три опрятные старушки с любопытством поглядывают в нашу сторону. Зря я на них из шланга желчью поливала. Хорошие бабульки, симпатичные, у всех приятные лица. Блинова настроена против них, рыдала по телефону горючими слезами, будто в палате находятся три гориллы, а по ночам рядом с ней храпят целых три кровожадных аллигатора.

– Он изменился, словно состарился, сгорбился, поседел, перестал беспокоиться о делах, стал равнодушным ко всему. Никто его не узнает. Норкин изо всех сил старается, чтобы конкуренты не догадались, что Бобылев изменился. Но уже невозможно скрывать от посторонних. Недавно отменили утренние совещания. Иногда он не появляется в компании по два-три дня. Как ты думаешь, Инесса, он тоже заболел? – Блинова говорила, с жадностью поедая печенье. Я осторожно выдернула пакет из цепких рук и подошла к соседней кровати.

– Угощайтесь, это миндальное, очень вкусное и свежее. – Я достала несколько штук и положила на блюдце, стоявшее на соседней тумбочке. Блинова чуть не умерла от ужаса и жадности.

– Спасибо-спасибо. Я очень люблю миндальное печенье! – Старушка-аллигатор приняла угощение, преодолев внутреннее сопротивление. В больнице все кажется вкусным. Угощение запоминается на всю жизнь. Никто не может удержаться от соблазна.

– Инесса, ты меня не слушае-ешь, – заныла Блинова, но я-то знала, что ее основательно задушила жаба, печенья стало жалко.

– Слушаю, внимательно слушаю, – я подошла к Кате, но пакет положила на тумбочку. Пусть Блинова немного отдохнет, наберется сил, а когда я уйду, Катя может заново набрасываться на пакет, как голодный удав на кролика.

– Так вот я говорю, что Бобылев заболел, – сказала Катя, опасливо поглядывая на печенье и на меня, одной рукой она поглаживала бумажный бок вожделенного пакета.

– Кать, он не заболел, он просто устал. Устал от жизни.

Мне не хотелось объяснять, и так все ясно, у человека есть определенное количество жизненных сил. Если он расходует их неравномерно, раньше положенного срока, все силы иссякают. Это не болезнь, и это не физическая усталость. Человек здоров, но его ничто не радует, не волнует, не беспокоит. Он погружен в себя, у него апатия. Не заблестит глаз, не встрепенется ресница, не дрогнет мускул. Утраченная энергия уже не возвратится к человеку. Он может на все махнуть рукой, уехать на отдых, ни о чем не думать и ничего не делать, загорать, купаться или лечиться в санатории, но прежние силы никогда не наполнят его организм. Какие-то появятся, но это будет уже другая энергия, искусственная, не органическая.

– Как это «устал от жизни»? – спросила Блинова.

– Все ему надоело, вся эта бессмыслица, – я решительно взмахнула рукой. Но почему меня вдруг прошило иглой, где-то там внутри, в области сердца? Неужели рана до сих пор кровоточит? А я-то пребывала в уверенности, что на сердце даже мелкой царапины не осталось. – Кать, хочешь картошечки? Поешь, а, – я открутила крышку и поднесла банку к носу подруги, – чувствуешь, какой аромат? Я сама приготовила. Поешь.

Мне хотелось, чтобы хоть кто-то в этом мире был счастлив, хоть на одну секунду. Пусть ест. Зато в это короткое мгновение она будет счастлива. И не важно, что домашнюю картошечку приготовила моя мама, а вовсе не я. Это уже мелочи жизни.

– Инесса, а ты не грустишь о прошлом? Ты не жалеешь, что все так вышло? – спросила Блинова, набивая рот картошкой. Это после миндального-то печенья. А я даже не отвернулась. Немного потупилась, улыбнулась. Присутствие аппетита означает скорое выздоровление. Грустить можно. Жалеть нельзя. Нельзя жалеть жизнь. Пусть жизнь пожалеет меня. Хотя бы самую малость.

– Кать, я ни о чем никогда не жалею. Я так устроена. Грустить – грущу. Но никогда не жалею о прошлом. И ты не жалей, Блинова, ни себя, ни прошлое. Тогда сразу выздоровеешь. Я, пожалуй, пойду, а? – Не дожидаясь ответа, я легко вскочила и, бодро отсалютовав подруге на прощание, направилась к выходу. У двери я вспомнила, что так и не поинтересовалась, а какой, собственно говоря, у Блиновой диагноз, чем она больна. Ладно, пусть выздоравливает как можно быстрее. Наверное, у нее тоже закончилась жизненная энергия. Блинова самостоятельно пришла в больницу, сдалась докторам добровольно, чтобы набраться новых сил. Свежих, хотя и искусственных. Ей виднее.

Внизу меня поджидал Саакян. Он стоял на автомобильной стоянке, простоволосый, длинный, нескладный и все равно бесконечно родной и милый. Почему-то в эту минуту мне хотелось обнять весь мир, всех пожалеть, придать жизненных сил. Мне казалось, что капелька добра, исходящая от меня к другим людям, каким-то образом попадает к Бобылеву, вживляется в его сердце, и тогда тонко вздрагивает омертвевшая ресница, слабо мерцает живым огнем тусклый хрусталик. Вялость уходит, сердце оживает, жизнь продолжается. И я прижалась к Саакяну.