Нежное насилие

Хельга вынуждена была признать, что этот упрек не так уж безоснователен. Со времени закрытия лавки она занималась Даниэлой больше, чем когда-либо. Она даже пыталась ограничить свою опеку, но, видимо, ей это плохо удавалось.

– Мне жаль, что ты все это так принимаешь, – промолвила она и сама почувствовала, сколь неубедительно это звучит, – но ты же еще слишком мала, чтобы быть совершенно самостоятельной во всем.

– Во всем я и сама не хочу. Но хотя бы в школьных делах. Я сразу поняла, что устроишь страшный тарарам из-за моей шестерки.

– Может быть, тебе следует назначить дополнительные занятия?

– Из-за одной проваленной работы? Чепуха.

– Не говори со мной в таком тоне! На это ты не имеешь права.

– А ты не имеешь права топать на меня ногами только потому, что я дала маху с одной работой.

– Твоя мать поручила воспитывать тебя именно мне.

– Разве? Поручила? Я что-то этого не припомню.

Хельга невольно охнула.

– Ну, дорогая, что же мне с тобой делать?

– Оставь меня в покое. Это с моей стороны не такая уж большая претензия.

– Но ведь школа – такое важное дело!

– Для меня нет, – строптиво отозвалась Даниэла. Хельга подумала, что ослышалась.

– Что ты сказала?

– Ты прекрасно меня поняла, бабушка. Я хочу стать актрисой.

У Хельги подкосились колени. Она пододвинула к себе стул и тяжело опустилась на него.

– Актрисой?! – повторила она в полном недоумении. – Как только могла прийти тебе в голову такая сумасшедшая мысль?

– Я знаю, что могу выступать. Такую, как Элиза из «Пигмалиона», могу сыграть и я. Не хуже других. – Даниэла спрыгнула с кушетки и приняла позу продавщицы цветов.

У Хельги не было ни малейшего желания все это терпеть.

– Ты страдаешь манией величия! – прервала она внучку. – Манией величия, как твой отец.

Даниэла сразу же замолкла, глядя на Хельгу расширившимися глазами.

Хельга снова овладела собой.

– Прости, что я это сказала, дорогая. Но твой отец был действительно таким мечтателем. Ты должна следить за собой, чтобы не впасть в такое же состояние.

– Ты никогда его не любила.

– «Любовь» тут ни при чем.

– Признай: ты ведь была против него.

– Я приняла его и твою мать в свой дом. Без меня они бы вообще пропали.

Даниэла не уступала.

– Может, ты и права. А может, и нет.

– Они бы умерли с голоду.

– Я этому не поверю. У нас никто с голоду не умирает. Мы ведь живем не в Африке.

Хельга снова поднялась.

– Нет никакого смысла опять разматывать эту печальную историю.

– А что в ней такого уж печального? То, что он погиб в автокатастрофе? Это может случиться с каждым.

– Нет. Печально то, что он не был в состоянии обеспечить тебя и твою мать.

– И этим ты попрекала его до тех пор, пока он не оказался в полном отчаянии и не врезался в какую-то опору моста.

– Это было не так.

– А как же?

– Ты еще мала, чтобы знать это.

– Я хочу знать именно сейчас! У вас всегда лица становятся какие-то надутые, а слова искусственные, когда вы говорите о моем отце. Думаешь, я этого не замечаю? Давно заметила. А теперь хочу наконец знать, что с ним случилось.

– Может быть, – произнесла уже наполовину убежденная Хельга, – действительно было бы лучше все тебе рассказать. Чтобы ты когда-нибудь начала смотреть на вещи реально.

– Ну, говори же! – настаивала Даниэла.

– Он покончил с собой. Даниэла на миг потеряла дар речи.

– Что? – прохрипела она потом.

– Так оно и было, – подтвердила Хельга.

– Ты совершенно уверена?

– Да. – С жестокостью, которой потом сама устыдилась, она добавила: – Таблетками снотворного. В одном Кёльнском отеле. Твоей матери пришлось его опознавать.

– А почему? Почему он это сделал?

– Потому что вынужден был признать свою никчемность.

– Нет, – решительно заявила Даниэла, – нет, в это я не верю.

– Тем, что не хочешь признавать факты, их не изменишь. Это нечто такое, что тебе еще предстоит понять, дорогая.

– Ты лжешь! – закричала Даниэла вне себя. Хельге пришлось сдерживаться, чтобы не ударить ее по пылающему лицу.

– Спроси свою мать!

– Так я и сделаю! – Даниэла хотела броситься вон из комнаты.

Хельга задержала ее.

– Ходить на почту нет необходимости. Можешь звонить отсюда. Я слушать не буду.

Даниэла заколебалась.

– Можешь слушать, мне все равно.

– Тогда звони!

Руки Даниэлы дрожали, когда она набирала номер телефона в Бланкенэзе. Она долго слушала гудки, но трубку так никто и не взял.

– Сегодня же понедельник, – вспомнила она. – Мама в журнале.

Она нажала на рычаг и набрала номер «Либерты».

– Может, подождешь до вечера? – спросила Хельга, которой вдруг захотелось выиграть время.

Даниэла покачала головой.

– Я хочу говорить с мамой, – заявила она, когда на другом конце провода отозвалась от имени редакции госпожа Фельберт. – Я прошу госпожу Катрин Лессинг.

Заседание как раз закончилось, но Эрнст Клаазен, госпожа Ригер, Зерена Кипп, Ильза Мёбиус и Катрин еще сидели все вместе в конференц-зале, болтая о личных делах, стремясь расслабиться после заседания, на котором, как обычно, было много ожесточенных споров.

Фельберт переключила связь на конференц-зал, и там зазвонил телефон. Эрнст Клаазен снял трубку, послушал и передал ее Катрин.

– Это тебя.

Катрин услышала взволнованные вопросы дочери.