Нежное настроение (сборник)

Он никогда не откровенничал об этом. А сейчас наконец-то расскажет самой Маше. Как ему тогда было страшно! Той ночью, закрывая глаза, он думал: вот я, Боба Любинский, а вот совсем чужие слова – аренда, документы, подписи... Все это просто дикость – именно так он тогда и думал – дикость! Ведь это совсем иное качество, нежели поторговывать книжками, когда ты не перестаешь быть Бобой Любинским, живешь сам с собой и сам от себя зависишь. Аренда, документы, подписи – все равно как вылезти в большой мир из теплого гнездышка... и ведь не все же созданы, чтобы стать большими сильными мужчинами... Сейчас он расскажет Маше, как в этих ночных метаниях он попеременно то был взрослым, отцом Сони, то сидел у окна маленьким толстым мальчиком с больным горлом, обмотанным пушистым шарфом, смотрел на бегающих во дворе мальчишек... возможно, они плохие, эти мальчишки... Он ведь уже избавился, сам избавил себя от того толстого мальчика. Почему же ему было так страшно, что хотелось залезть в постель, спрятаться под одеяло и сидеть там тихонечко... А ведь там, в этом ДК, наверное, придется делать какой-то ремонт? Ужас, РЕМОНТ...

На следующий день Боба отвечал на вопросы регистраторши районного ЗАГСа, тощенькой пергидрольной блондинки.

Вылитый голодный заяц на пеньке. Иногда Боба думал: «Маша сказала бы так», а иногда просто разговаривал с собой-«Машей». Как веселились бы они с Машей несколько лет назад, услышав, что свадьба бывает такая, и его, Бобина, свадьба будет такая...

Боба посмотрел на часы, и у регистраторши сделалось совсем уж обиженное лицо. Странный новобрачный, заплатил за срочность большие, просто сумасшедшие деньги, и совсем не радуется своей свадьбе! На фига ему была нужна эта свадьба? Стоит как в очереди в кассу за чем-то не очень нужным, нетерпеливо на часы поглядывает.

– Невесте даем фамилию жениха? – скучливо спросила регистраторша, заранее отметив в своих записях – да.

– Наоборот. Мне – фамилию Васильев.

Володе Любинскому хотелось орать так, чтобы тряслись стены, тряслись Зина и Гарик. Хотелось выкрикивать что-нибудь библейское, например: «Я тебя проклинаю! Вон из моего дома! Ты слышишь, Зинка, у нас только один сын!» И чтобы Зина дрожала от страха и кивала: «Да-да, поняла, только один...» – а старший сын чтобы рыдал, а заодно уж и младший. И чтобы когда-нибудь потом, лучше побыстрее, выгнанный из отчего дома Боба вернулся и припал к его ногам. В рубище чтобы вернулся.

Любинский молчал. Молчал так тяжело, что Зине казалось, муж сейчас обожжет ее своим злобным жаром. Кто его знает, этого нового Бобу. Скажешь ему: «Ты мне больше не сын», а вдруг Бобе совсем не так важно быть его сыном, как прежде?..

Любинский не выгнал Бобу из дома, и семейное согласие не расстроилось. Володя Любинский остался не очень уверенным в себе отцом Бобы Васильева, а Борис Васильев получил в аренду ДК «Юность», здание-монстр из стекла и бетона в два этажа.

Бобина благодарность «человечку из приближенных» была так велика, что на нее ушли все «книжные» накопления за несколько лет, и часть денег еще пришлось одолжить у тренера по каратэ. Тренер принципиально не вступал в денежные отношения ни с кем и никогда. И то, что он одолжил Бобе тысячу долларов, было на самом деле неким «знаком почета», – деньги выданы были в счет уважения, которое своим упорством вызывал у него этот когда-то толстый, а теперь вполне накачанный парнишка. А у парнишки был к этому времени добытый невероятными усилиями красный пояс.

– Фигня, – говорил Боба образу Маши по ночам, – четыре тренировки в неделю три года. Полная фигня!

Боба собирался устроить в ДК книжный рынок. Плата за аренду была копеечной, и все это в совокупности с придуманным Бобой названием «Книжный мир» и хорошим еврейским мальчиком Бобой Любинским выглядело таким приличным и безопасным проектом, что, поразмыслив, тренер присовокупил к Бобиному долгу еще некоторую сумму и из кредитора превратился в Бобиного партнера. Концессионеры наспех состряпали в ДК дешевый бодрый ремонтик, закрасив жалкую голубую советскую нищету пафосной бордовой краской. На тех местах, где ремонтик обвалился сразу, были нарисованы пышные золотые цветы. Цветы Боба навалял собственноручно, а самым трудным оказалось заказать металлические прилавки.

– Ничего нет, понимаешь, Машка, все делается в первый раз! – лежа рядом с Наташей, жаловался он ночью Маше. – А где мне взять металл для прилавков?!

Он почти не спал. Ему и было положено долго не спать. Волноваться, обдумывать сегодняшние и завтрашние проблемы. Вроде все перебрал. Тут бы и заснуть, но нет. Едва провалившись в полузабытье, с громким пугающим всхлипом выпрыгивало еще что-то, как резкий удар под дых, – черт, забыл! Не доделал! И вообще – надо было по-другому! И еще каждую ночь повторялось мучительное – а что, если не получится?! Самое страшное – НИЧЕГО НЕ ВЫЙДЕТ И, ЗНАЧИТ, ВСЕ ЗРЯ. Ему не нужно было определять словами – что зря. Как не было нужды определять словами все, что связано с Машей. Ведь он расстался с Машей НЕ ЗРЯ, и со всем остальным НЕ ЗРЯ, а ЧТОБЫ СТАТЬ.