Нежное солнце Эльзаса

По его версии выходило, что все переговоры с компанией «Гранд Дом» так ни к чему и не привели, и он договорился о повторной встрече через полгода. К тому времени «РусводКа» должна была разработать новый пакет продукции, что было в принципе невозможно. Под нашим брендом на сегодняшний день выпускалось пять сортов водки. Ради какого бы там ни было, но одного-единственного ритейлера никто не собирался изобретать еще пять сортов. Слишком серьезные маркетинговые и производственные затраты. Да и смысла, откровенно говоря, никакого нет: все дистрибьюторы во всех странах охотно берут что есть и, главное, успешно торгуют. Так что, если верить версии Егора, с чокнутым «Гранд Домом» у нас отношений нет и еще долго не будет, а договор материализовался сам собой, из ниоткуда. Ни он, ни я ничего не подписывали, самого документа просто не существовало, и это несмотря на то, что я лично держала его копию в руках. Кроме того, был запрошенный мною из бухгалтерии и немедленно представленный invoice, по которому, по словам Егора, не произошло ни поставки, ни, соответственно, оплаты.

Зашибись! Ладно, карьера, деньги — я все понимаю. Но как можно меня-то держать за такую дуру? Не может же милый Егорушка не понимать, что я не хуже — а точнее, гораздо лучше — его разбираюсь во всех тонкостях и процессах экспорта на дистрибуцию. Уж кто-кто, а я на этом деле собаку съела: все направления, кроме СНГ, в компании развиты были лично мной! И как он объяснит тот факт, что у «РусводКи» нарисовались потери по якобы не существующему контракту в размере почти миллиона евро? Кто же все-таки был инициатором, по его словам, «фантомного» договора и кому придется за это отвечать? Хотя, если поразмыслить, в последнем вопросе ни у одной собаки в компании не возникнет сомнений. Понятно, что Рубиной Маргарите Семеновне.

Остаток ночи мы провели в квартире, доставшейся мне в свое время от генерала — благо до нее из облюбованного мною кафе было пять минут пешком. К тому времени Дима по моей просьбе уже привез туда наши сумки.

Сам генерал лет пять как надежно и безвозвратно испарился из моей жизни. Когда ему исполнилось шестьдесят пять, его аккуратно спровадили на пенсию: из его плеяды мало кто остался, а новое поколение руководителей старательно обновляло кадры в соответствии с собственными интересами. Всегда деятельный и жизнелюбивый генерал неожиданно впал тогда в настоящую депрессию. Помимо того что его выкинули с работы, лишив главного в жизни — власти и возможности управлять, — наметился разлад в семье. Жена припомнила все старые обиды и подала на развод с требованием о разделе имущества; повзрослевшие дети, для которых отец всю жизнь был существом вечно отсутствующим и потому далеким, встали на сторону матери. Удивительно, но того, что каждому из них он в свое время, несмотря на свой скверный и даже жестокий по отношению к людям характер, сделал по шикарной квартире в центре и успешной карьере, в расчет никто уже не принимал. Его время прошло.

Последний раз мы с генералом виделись в ресторане на Тверской. При солнечном свете, не заглушаемом ни портьерами, ни жалюзи, он выглядел сильно постаревшим и каким-то безжизненным. Седые брови нависали над глазами, в которых читалась теперь не воля к власти, а старческая боль, губы опустились в уголках, морщины на лице и шее стали глубокими, а руки тряслись.

— Уеду, Ритонька, жить на Кипр, — с тоской в голосе говорил он мне. — Детям и внукам я здесь не особо нужен, государству свое отслужил.

— Там, наверное, хорошо, — по привычке старалась подбодрить его я. А сама подумала о том, что сейчас нашему сыну — или дочке — исполнилось бы пять лет, и генерал был бы нужен ему. И еще как! Не было б тогда у старого эгоистичного болвана повода для вселенской тоски. Мне ни на секунду не стало его жаль. — Конечно, поезжайте.

Сама я в то время только и мечтала о том, чтобы избавиться от этого груза. Каждая встреча с ним вызывала такой невыносимый приступ тошноты, что я — не склонная к бурным проявлениям эмоций — колебалась на грани срыва и истерики. Мне было уже давно за тридцать, и этот жуткий по своей бессмысленности и омерзительности роман высасывал из меня остатки молодости. Я спала и видела, как бы избавиться от мерзкого старика. Прикованная к нему, вынужденная оставаться верной — хотя бы ради собственной безопасности, — я видела, словно из окна летящего на всех парах состава, что жизнь моя проносится мимо. Что еще чуть-чуть — и на меня уже никто по собственной воле внимания не обратит.

А мне, вошедшей в пору женской зрелости, растратившей красоту и молодость на решение материальных проблем, нравились теперь мальчики помоложе. Привлекала в них прежде всего внешняя гармония и красота — именно те качества в мужчинах, которых я была лишена на протяжении многих лет.