Нежное солнце Эльзаса

— Не твое собачье дело! — больше не последовало никаких возражений. Ну вот что за люди — ведь сами же как только могут нарываются на такое отношение. Хотя… Наверное, я и сама во многом не права. Среди тех, кого я привыкла не замечать и использовать в качестве предметов повседневного обихода, далеко не все бездарные и тупые. Как и сама я не была такой, когда в компании меня упорно не замечали.

Дима снова вел машину в своей излюбленной манере: влезал, подрезал, давил попеременно как ошалелый то на газ, то на тормоз и одновременно — на клаксон. Сегодня я была этому безумству только рада. Просто мечтала, чтобы он немного не рассчитал и врезался в какой-нибудь твердолобый «Лексус». Желательно со стороны правой двери, чтобы если и не сразу всмятку, то хотя бы сотрясение мозга: потерять сознание, получить как следует подушкой безопасности по голове. Отомстить ей за все, что она с моей жизнью натворила. И тогда мысли отступят. Растворятся в дорожном гуле, слившись воедино с шумом в лабиринтах, по которым скользят отлетающие души.

— Приехали, — сообщил водитель всего через полчаса. А я расстроилась, что добрались так безопасно и быстро.

По магазину я бродила долго. На этот раз, проигнорировав отдел деловой книги, сразу поднялась на второй этаж — к стеллажам с художественной литературой — и застряла там. Тома в мягких и твердых переплетах громоздились друг на друге аж до самого потолка. Устав от пестрых обложек и незнакомых фамилий, я залезла на железную стремянку в отделе поэзии и стала нарочито медленно изучать русских поэтов на букву М. Господи, сколько же со школы забытых имен! Сколько отложенных в глубинные слои памяти и отринутых за ненадобностью воспоминаний. Маяковский, разумеется, стоял на полке одним из первых. Я сняла три разные его книги, не слишком вглядываясь в содержание, и отправилась к кассам.

Несмотря на Димину прыть, до дома мы ехали невыносимо долго. Книги сквозь тонкий пакет все время жгли мне руки — было глупое, детское ощущение, что когда я раскрою их, то непременно найду там Егора. Но удостовериться, что так оно и будет, в машине я не могла — уже стемнело, да и нельзя было впадать в ненужные эмоции при посторонних. И потому я стоически выжидала момента, когда окажусь дома в постели. Одна.

Я тихонько открыла входную дверь своим ключом и пробралась в спальню. Слава богу, мама уже спала. Конечно, завтра она обидится, что я не предупредила заранее о своем возвращении «из командировки», не разбудила, не подошла. Но сейчас я просто не смогла бы с ней говорить: жизненно важно мне было побыть одной. Я заперла свою дверь, скинула одежду и нырнула под одеяло, предварительно вытащив из шуршащего пакета все купленные книжки. С трепетом раскрыла первый попавшийся, пахнущий свежей бумагой и типографской краской том в суперобложке и потерялась в неровных, смещенных бороздках до барабанного боя в ушах ритмичных стихов.

С безумной торопливостью я читала все подряд, нетерпеливо отыскивая лирические стихотворения и поэмы. А на них застывала, перечитывала по десять раз, заливалась слезами и растекалась грустной улыбкой, узнавая в словах Маяковского своего Егора. Никогда раньше я не страдала такой формой душевного мазохизма. Никогда не упивалась горькими своими чувствами. Если и возникала депрессия, то я всегда стремилась поскорее от нее избавиться, не думать о ней, забыть, занявшись каким-нибудь новым и прибыльным делом. Если и возникали непрошено мысли о мужчинах, с которыми я на каком-то этапе своей жизни делила постель, то они были вызваны либо раздражением, либо обидами, либо необходимостью извлечь из общения очередную выгоду. Так — самозабвенно, бессмысленно — я не думала еще ни о ком и никогда.

Добравшись до стихотворения «Лиличка! (вместо письма)», я опять, как и вечером в своем кабинете, разревелась. Как последняя дура. Такой надломленной страсти, таких ярких и болезненных ощущений я еще не знала в своей жизни. Да я бы и теперь не сумела оформить их в конкретные мысли, а тем более слова, если бы Маяковский не вещал сильным и страстным голосом прямо внутри моей раскалывающейся от тяжелых мыслей головы. Все это я теперь чувствовала, все теперь знала. За строками отчетливо и ярко, до рези в глазах, стоял образ Егора. Не думала я, что способна хотя бы раз в жизни так безотчетно и по-глупому влюбиться. Влюбиться?!