Нежное создание (СИ)

Ника глубоко вдохнула и застонала от боли в груди. Сбросила с себя край невероятно тяжёлого одеяла. Облизнула сухие шершавые губы.

— Дай ей воды, — сказал женский голос повелительно. — Подушку поправь, укрой.

Ника почувствовала, как её губ коснулось что-то холодное, и приоткрыла рот. Очень хотелось пить. Но живительного глотка не дождалась — вода пролилась, потекла по подбородку, шее, впиталась в ворот сорочки.

— Что ты делаешь, безрукая, — недовольно отчитали неумёху.

Шеи больной коснулась грубая ткань, прошлась по коже наждачной бумагой.

Ника зашипела и вскинула руку к лицу. Что-то было не так. Что именно, понять не могла. С трудом разлепила веки, повернула голову на голос и сфокусировала взгляд на лицах женщин, стоявших у её кровати.

Одна из них, немолодая, хорошо одетая, с величавой осанкой, подалась к ней и коснулась прохладной рукой её щеки:

— Очнулась, дорогая, — улыбнулась мягко. — Вот и славно.

— Я же говорила, что всё будет хорошо, — выдохнула с облегчением вторая — молодая, высокая, слегка сутулая. Её голову полностью покрывал большой и свободный белоснежный чепец. Его накрахмаленные тесёмки ниспадали на плечи. — Надо бы ей сорочку сменить.

Ника присмотрелась к одежде молодицы, мнущей в руках тряпку. Корсаж¹? Точно, корсаж, который по цвету и фактуре контрастирует с платьем и зелёным передником. Жуткая безвкусица!

Старшая женщина потянула за длинный тонкий шнурок, крепившийся к её поясу. Сняла с крючка связку ключей и подала молодице:

— Смени. Возьмёшь из тех, что сшиты из набойки², доставленной нам из Ост-Индии.

На конце шнурка Ника заметила небольшой кинжал в ножнах, игольницу и ножницы.

Воздух пришёл в движение; вспыхнул и затрепетал яркий язычок пламени керамической масляной лампы.

Ника глянула на неё, стоявшую на круглом прикроватном столике. Где-то она видела такую. Где, вспомнить сию минуту не смогла и вновь переключила внимание на старшую женщину.

На тёмно-синей ткани её глухого с пышной юбкой платья выделялся белый, стоячий, туго накрахмаленный воротник с кружевными вставками. Такие же широкие манжеты украшали узкие рукава. Пышные седые волосы заплетены в сложную причёску из множества завитых локонов и косичек. Чистое, гладкое, хоть и немолодое лицо, сохранило остатки былой красоты. Сколько ей лет? Пятьдесят? Шестьдесят?

Ника ничего не понимала. Отчётливо помнила, как после разговора с соседкой зашла в квартиру Грачёва и там… Она вздрогнула и расширила глаза. Ромка… Помнила его взгляд, полный предсмертной тоски, вытекающую из раны кровь.

Она никогда раньше не видела, как умирают люди. Что Ромка умирает — поняла мгновенно, без слов.

Понимал и он.

Понимают все, рядом с кем ты находишься в их последние минуты земной жизни.

Тебе страшно, ты растерян. Ты бессилен что-либо изменить, не можешь ничем помочь. Не можешь облегчить боль, обнадёжить, подбодрить. Слова кажутся лишними, бесполезными, ненужными.

Ромка умер, а она, вот, выжила и, наверное, лежит в больнице. Только находившиеся рядом женщины не похожи ни на медсестёр, ни на врачей.

Ника недоумевала.

— Что за гадство? — вырвался из её горла свистящий хрип; глаза блуждали по спущенному пологу кровати — тяжёлому, бархатному.

— Что ты сказала, дорогая? — наклонилась к ней седовласая.

Ника уставилась в её покрасневшие глаза с «гусиными лапками» морщин. Спросила:

— Где я? — язык слушался плохо; губы одеревенели; кашляющий голос казался чужим.

Женщина её не понимала, и понять не старалась. Больная очнулась — это главное для неё.

Ника чувствовала себя не просто больной, а обессиленной и смертельно уставшей. При попытке приподняться дыхание перехватило от резкой боли в груди, в голове будто петарда взорвалась, из глаз брызнули слёзы.

Больную настойчиво вернули в постель, напоили тёплой медовой водой.

Женщина погладила её ладонь, лежавшую вдоль тела, сжала пальцы:

— Сколько раз говорила тебе, Руз, слушайся брата, не перечь ему, почитай его. Он старший в семье, заботится о нас.

Она склонилась к ней, приблизила к своему лицу её ладонь, поцеловала тыльную сторону:

— Даст Господь, в скором времени найдётся для тебя хороший человек, выйдешь замуж, родишь деток, заживёшь счастливо.

Она повернулась к вернувшейся со стопкой белья молодой особе и раздражённо сказала:

— А ты чтобы впредь внимательнее была и не оставляла под ногами утварь. Из-за твоего ротозейства моя дочь едва не лишилась жизни!

— Не оставляла я ничего, — с громким возмущением возразила ротозейка, возвращая ключи.

— Не перечь мне! — повысила голос седовласая. — Отправлю назад в деревню к матери!

— Хоть убейте меня, не оставляла!

Ника не слушала бурный спор женщин. Она не спускала глаз с руки, которую седовласая держала в своих ладонях, целовала и гладила.

Гладила и целовала узкую кисть с тонкими длинными пальцами и розовыми ногтями, отполированными до блеска. Изящную и хрупкую.

Ника обмерла — рука была не её!

* * *

Тогда почему так явно ощущается ласковое тепло чужих рук?

«Предсмертный бред», — тяжело вздохнула она, закрывая глаза.

— Руз, ты слышишь меня? — наклонилась женщина к её лицу.