Нежность

Юлиан Семенов. Нежность

Посвящается народному артисту РСФСР Вячеславу Тихонову

«Господи, зачем же она так несется?! Булыжник-то старый, положен плохо, нога подвернется», — испуганно думал Исаев, глядя на Сашеньку, которая бежала вдоль перрона Казанского вокзала. Он даже зажмурился, потому что представил себе, как она упадет, и это будет ужасно — нет ничего более оскорбительного, когда на улице падает красивая молодая женщина.

«Не надо бы ей так бежать, — снова подумал он, — все равно ведь я дома».

Так же испуганно бежала Роза по темной кантонской улице, а за нею гнались двое, а потом один из них бросил бутылку и угодил ей в шею, и она упала на асфальт, и Максим Максимович почувствовал, как у нее захолодела кожа на ладонях, — сначала кожа холодеет, потом немеет, а после, когда прихлынет кровь, рукам делается нестерпимо жарко.

— Сейчас! — крикнул Исаев Сашеньке. — Погоди ты, стой! Не беги так! Ты стой, Сашенька!

— Вам нужна девка. Хорошая девка. Вы каких любите? Худых или рубенсовских?

— Я в психотерапию не играю, доктор. Я не болен. Я все время хочу спать, но когда ложусь — сна не получается, устал. И девки не помогают.

— Убеждены?

— Убежден.

— Значит, не нашли пару. Вас что-то в них раздражало. Девка обязана быть гармоничной — тогда вы устанете: от гармонии устают больше всего... Понаблюдайте за собой в музее: после третьего зала вам нестерпимо хочется спать, но чтобы не казаться нуворишем, вы пялите глаза на картины и подолгу читаете имена художников на металлических дощечках, чтобы хоть как-то спастись от зевоты. Разве нет?

— Я живопись люблю...

— Это как же вас понять? Вы — исключение? Вы не зеваете в музее?

— Не зеваю.

— Сие анормально. Все люди хотят спать в музеях. А вы еще говорите: «не псих». Все — в той или иной мере — клинические психи, только некоторые умеют притворяться.

«Надо продержаться еще неделю, — подумал Исаев, — через неделю я сяду на пароход и там сразу же усну, и кончится этот ужас. Только бы он дал мне сейчас что-нибудь посильней — иначе я сорвусь, ей-богу, сорвусь...»

— В английской аптеке мне сказали, что появился «препарат сна» — гарантия от бессонницы.

— Вы еще верите гарантиям? — доктор хохотнул и, приподняв веко левого глаза, перегарно задышал в лицо Исаеву. — Вниз глядите. На меня. Влево. А теперь направо.

...В Москве и пахнет-то иначе, липами пахнет цветущими, — понял Исаев. — Осенью тоже пахнет цветущими липами, если только выйти ранним утром из перелеска, когда поле кажется парчовым пологом, закрывающим небо, и рисовать это надо жестко и однозначно, никак не украшая и не стараясь сделать красивей... Но отчего же на вокзале пахнет липами? Наверное, потому здесь пахнет цветущими липами, что дождь недавно прошел, и перрон черный, скользкий, набухший весенней влагой, — на таком перроне не стыдно упасть; по нему покатишься, как в детстве по декабрьской ледяной горке, и не будет в этом никакой беззащитности, и унижения никакого не будет, только все же лучше б Сашеньке не падать, и она, видно, поняла это: вон, смотрит на меня; идет все медленнее, и паровоз отфыркивается все медленней, и можно уж прыгать на перрон, хотя нет, не надо торопиться, вернее, торопиться-то надо, но только я слишком хорошо помню рассказ Куприна про инженера, который так торопился к своей семье, что попал под медленные колеса поезда в тот момент, когда остались две последние минуты — самые длинные и ненужные во всей дороге... Ох как же я люблю ее, господи! Только я люблю ее такой, какой она была тогда на пирсе — испуганной, моей, до последней капельки моей, и все в ней было открыто и принадлежало мне; и было понятно мне загодя — когда она опечалится, а когда рассмеется, а теперь прошло пять лет, и она все такая же, а может, совсем другая, потому что я другой, и как же нам будет вместе? Говорят, что расставания — проверка любви. Глупость. Какая, к черту, проверка любви! Это ж не контрразведка — это любовь. Здесь все определяет вера. Если хоть раз попробовать проверить любовь так, как мы научились перепроверять преданность, то случится предательство более страшное, чем случайная ночь с кем-то у нее или шальная баба у меня.

Ну, стой, поезд! Успокойся! Отдышись! Мы ж приехали. Стой.

Доктор разжал пальцы, и только теперь Исаев ощутил боль в веке.

— Препарат сна, — сказал доктор, закуривая длинную «гавану», — делает в Кантоне Израиль Михайлович Рудник. А поскольку наша с вами государственность — и бывшая и нынешняя — во всем цивилизованном мире вызывает хроническое недоверие, — Рудник свое изобретение упаковывает в английские коробочки: их ему здесь, в Шанхае, напечатали, — и берут нарасхват, верят. А самое изумительное то, что люди Иоффе из генконсульства закупили большую партию «английского» препарата — в Кремле, видимо, тоже кое-кому не спится.