Нежность к ревущему зверю

Едва возвышаясь над трибуной, заговорила девушка-клепальщица – тонкая, бледная, с покрасневшими глазами. Срывающийся голос, наполненные слезами глаза выдавали растерянность, страдание. Так и не высказав рвущихся наружу слов, она разрыдалась и растрогала всех.

Последним на трибуну поднялся Добротворский.

Он стоял прямо, говорил четко, короткими фразами, как у могил тех летчиков, которых ему довелось хоронить на фронте, не стараясь ни приглушить, ни изменить свой голос.

– Товарищи, умер Иосиф Виссарионович Сталин. Это тяжелая утрата. Мы хороним человека, которому безгранично верили. В каждом из нас живы воспоминания о тысяча девятьсот сорок первом годе. Я видел слезы на глазах героев, когда после страшных слухов о падении Москвы мы на далеком участке фронта услышали его речь перед войсками на Красной площади. Такое нельзя забыть.

После митинга летчики вернулись в комнату отдыха, а когда стали расходиться, Лютров решил приземлить плохо поддающееся обсуждению событие до привычной людям значимости.

– Куда же вы, братцы?.. Можно подумать, что вы не хотите выпить за помин души Иосифа Виссарионовича?..

К его предложению трудно было придраться. Но у Юзефовича, невесть откуда и как оказавшегося у Лютрова за спиной, было иное мнение.

– Как вы сказали?!

Лютров опешил.

– Повторите, как вы сказали!

Это была хорошо интонированная экзекуция демагогией. Сколько в ней было самодовольства, наслаждения, внушающего страх, уличающего, унижающего…

За несколько последующих мгновений на лице Лютрова сменилась гамма выражений – от растерянности до бешенства.

– Кого не приглашают, тому нечего повторять, – медленно произнес Лютров.

Не умея сменить «повторите, как вы сказали!» на равнозначное, угрожающее, Юзефович наливался синевой и, как плохой актер, ждал наития.

– Брось выпендриваться, Юзефович, – донесся из тишины спокойный голос Сергея Санина, – не будь хитрее теленка…

Спектакль был испорчен.

Бывший фронтовик со следами тяжелых ожогов на лице, имеющий больше орденов, чем Юзефович пуговиц, Санин в глазах этого человека был не чета Лютрову. И Юзефович сменил окраску: все еще недовольно, но явно сникнув, он покачал головой и удалился.

А Лютров вдруг ясно понял душу Санина: в случае опасности он загородит тебя от удара, от пули, себя в первую очередь подвергнет смертельной опасности и при этом не будет считать, что совершил что-то необычное.

После больших и малых событий 1953 года Лютров все чаще встречался с Саниным, – и мало-помалу Сергей увлек его в разноликую жизнь Энска, своего родного города.

Давно ли все это было? И грустно и весело вспоминать о всех тех людях, которые тянулись к Сергею. Это был маленький буйный мирок, кипящий настроениями, голосами, жестами. Люди приносили с собой по яркому лоскуту от мыслей, красок и событий большого города. И кого только не заносило к Санину… Иногда захаживал известный поэт, имевший обыкновение после двух рюмок поносить на чем свет стоит всю современную поэзию чохом, включая и собственные опусы, и со слезами на глазах декламировать лермонтовское «Выхожу один я на дорогу».

Тучный сатирик, друг поэта, подарил Лютрову тонкую книжицу злых фельетонов, озаглавленную «Соль по вкусу». Лютрова поражало в этом человеке ни в ком ранее не замеченное умение говорить о сложном свободно и легко. Казалось, этот человек был умнее, опытнее своих собеседников, на порядок больше вобрал их в себя всех тех едва приметных, скрытых от поверхностного взгляда примет жизни, которые открываются только очень пытливым, глубоким людям.

– У вас забавная привычка глядеть на людей, – говорил он Лютрову. – Вы всегда над людьми, над их хлопотами. На земле с вами ничего не случается?.. Умеют молчать или умные, или стеснительные люди. Вы умный человек?..

Его вопросы казались странными, но он не рисовался и говорил только то, что хотел сказать.

В последнюю зиму к Сергею несколько раз заходил человек в сером свитере с высоким воротником. «На шум», как он говорил. Сам же был немногословен и чаще всего играл в шахматы, у него было постоянное место у окна, где стоял маленький столик. Говорил он, не поднимая головы, даже когда беседовал с сидящим напротив сатириком. Этому не составляло труда играть в шахматы и без всяких усилий рассуждать о том, что сделалось предметом разговора. В своем партнере он обретал идеального слушателя.