Нежность волков

Несколько дней идея созревала у него в голове, да так, что он не мог отделаться от мысли о костяной пластинке. Стеррок шел по улице (ездить он себе позволить не мог), как вдруг табличка с загадочными значками вставала перед его мысленным взором. Разумеется, всем известно, что у индейцев нет письменной культуры. И никогда не было.

И все же. И все же.

Стеррок вернулся в кофейню и расспросил о французе, а потом как бы случайно встретил его у меблированных комнат — в районе получше, чем его собственный, не преминул он отметить. Они поболтали немного, и Стеррок сказал, что беседовал с приятелем, большим знатоком древних языков, и тот заинтересовался табличкой и захотел ее увидеть. Если он одолжит ее на денек-другой, чтобы показать тому человеку, то, возможно, они смогут решить вопрос относительно ее ценности. Жаме выказал себя весьма практичным торгашом и отказался расстаться с диковиной иначе как за внушительную сумму. Стеррока, полагавшего, что он преуспел в сокрытии собственного интереса, весьма обидело недоверие, но Жаме только рассмеялся и, похлопав его по плечу, пообещал сохранить для него вещицу, пока не увидит денег. Стеррок сделал вид, что ему наплевать, а затем долго мямлил, умоляя позволить ему скопировать значки, дабы, мол, просто убедиться, что вещица представляет собой хоть какой-то интерес. Жаме это позабавило, так что он выложил табличку, и Стеррок перерисовал знаки на клочок бумаги.

С тех пор он успел показать этот клочок в музеях Торонто и Чикаго, университетским профессорам и прочим людям, известным своей ученостью, и не нашел никого, способного опровергнуть его теорию. Он не говорил, что думает сам, просто спрашивал, не написано ли это на одном из индоевропейских языков. Ученые так не думали. Совместными усилиями они исключили все языки Древнего мира. Было бы проще, знай он, откуда она взялась, только не хотелось проявлять свой интерес перед торговцем. Но за прошедшие с тех пор месяцы табличка перестала представлять для него просто интерес. Она стала навязчивой идеей.

Следопытом он сделался случайно, как и сказал Дональду Муди. Стеррок приобрел известность как газетный репортер, прежде испытав свои силы в юриспруденции, театре и церкви. Последняя стезя оказалась наиболее успешной в этом прискорбном трио: число прихожан, завлеченных его остроумием и красноречием, достигло нескольких сотен, и он благоденствовал — пока не вышла наружу интрижка с женой самого состоятельного прихожанина, после чего пришлось бежать из города. Журналистика более соответствовала его неугомонной натуре: тут тебе и разнообразие, и общение с интересными людьми, и возможность цветистым языком выражать свое мнение. Более того, он открыл в себе страсть к проведению целых кампаний. Вдохновленный поначалу романтическим идеалом благородного дикаря и прочей живописной чепухой, он принялся писать на индейские темы и, хотя быстро избавился от иллюзий, ничуть не меньше увлекся открывшейся перед ним реальностью. В частности, он подружился с неким Джозефом Локом, восьмидесятилетним старцем, живущим в страшной нищете поблизости от Оттавы, который рассказывал ему истории о своем племени пеннакук и о том, как их изгнали с земель в Массачусетсе. Он был одним из горстки уцелевших, если не самым последним из этого племени. Стеррок блестяще написал — так ему говорили, и он сам поверил — о положении Джозефа и вдруг обнаружил, что стал желанным гостем самых модных гостиных Торонто и Оттавы. Он чувствовал, что отыскал свою нишу.

Впрочем, как следовало из всех прочих его начинаний, ничто не длится вечно. Слава привела к знакомству с другими индейцами, моложе и злее Джозефа, и публикации Стеррока, вместо ярких описаний благородной бедности и стенаний по поводу былой несправедливости (а было так много способов вечно пахать эту грядку), обретали все больший полемический задор. Внезапно Стеррок обнаружил, что редакторы отказываются его печатать. Они расплывчато оправдывались или же проклинали непостоянство читательских пристрастий. Он настаивал на том, что люди должны быть осведомлены о чувствах и чаяниях туземцев. Издатели мямлили, дескать, события в Англии важнее, и пожимали плечами. Перед ним закрывались двери. Поток приглашений иссяк, обратившись в струйку. Он ощущал несправедливость, ничем не отличающуюся от несправедливости, которую претерпевали сами индейцы.

Примерно тогда с ним связалась семья американцев, потерявшая сына после индейского набега. Хотя это случилось к югу от Великих озер, в Мичигане, отцу рассказали о Стерроке, и он оказался достаточно разумным и отчаявшимся, чтобы поверить, будто тот сможет помочь. Стерроку тогда было уже под пятьдесят, но он ринулся в это предприятие с юношеским задором и находчивостью. Индейцы приняли его с радушием — вероятно, признав в нем собрата-изгоя, — и доверились ему. Через несколько месяцев он нашел мальчика в отряде гуронов в Висконсине. Мальчик согласился вернуться к семье.