Нежность волков

— Это вопрос правосудия, миссис Росс. Мои действия имеют под собой вполне достаточные основания. Убийство — это очень серьезное преступление.

— Следы, — говорю я. — Другие следы. Как насчет них?

Он вздыхает:

— Совпадение. След, по которому пошел ваш сын, чтобы найти безопасное место.

— Или след убийцы.

— Я вполне понимаю ваше нежелание поверить в виновность собственного сына. Это естественно и уместно. Но он сбежал из Дав-Ривер сразу после убийства, с деньгами покойного, а теперь лжет, рассказывая об этом. Факты заставляют сделать единственное умозаключение. Поступив иначе, я бы пренебрег своим долгом.

На мгновение я задерживаю дыхание, пытаясь скрыть изумление. Фрэнсис не говорил мне ни о каких украденных деньгах.

— Конечно, было бы непростительной небрежностью не рассмотреть и другие варианты. След может принадлежать убийце… а может, и нет. Как это выяснить, не отправившись за ним?

Муди вздыхает через ноздри, а затем трет переносицу, где его очки оставили две красные вмятины. У него нет никакого желания заниматься вторым следом.

— В нынешних условиях моя обязанность состоит в том, чтобы поместить подозреваемого в безопасное место. Дальнейшим изысканиям придется подождать, пока не позволит погода.

Кажется, он доволен своей речью — как ловко, мол, ушел от ответственности, отговорившись служебным долгом. Он даже позволяет себе легкую улыбку, словно бы несколько сожалея, что более не контролирует события. Я тоже улыбаюсь, поскольку дела обстоят именно так, но при этом не собираюсь больше тратить на него свою симпатию, как бы этот молодой человек ни страдал от одиночества.

— Мистер Муди, никакое это не оправдание. Мы должны пойти по тому следу, потому что, когда позволит погода, как вы выразились, не останется никаких следов, а ваш долг заключается в том, чтобы найти истину, и ни в чем другом. Вы должны оставить Фрэнсиса на попечение норвежцев, а если им не доверяете, поручите охранять его своему коллеге. Паркер пойдет по следу, а мы с вами посмотрим, куда он ведет.

Муди, похоже, поражен и разгневан.

— Не вам, миссис Росс, объяснять, в чем состоит мой долг.

— Любому следует указать на неисполнение долга в столь важном деле, как это.

Он таращит на меня глаза, будто не веря собственным ушам. Можно сказать, я задела его за живое; возможно, он и так думает о следе, и это его беспокоит. Подозреваю, что он во всем аккуратист, так что эти следы, ведущие в глушь, не дают ему покоя.

— В конце концов, если вы правы… — Я не могу себя заставить произнести это. — Если вы правы, то просто убедитесь, что исключили все прочие возможности, и совесть ваша останется чиста. Кроме того, если дело дойдет до суда, наличие этого следа и те возможности, на которые он намекает, приведут к… ну, в общем, в ваших выводах могут по меньшей мере усомниться, разве нет?

Муди окидывает меня тяжелым взглядом, а потом смотрит в окно. Но и там он, похоже, не находит ответа.

Когда я спрашиваю Фрэнсиса про деньги, он просто уходит от разговора. Он вздыхает так, словно ответ очевиден и лишь такая дура, как я, может его не увидеть. Я чувствую, как меня захлестывает волна старого раздражения.

— Я пытаюсь тебе помочь. Но не смогу, если ты не расскажешь, что там произошло. Муди уверен, что ты украл их.

Фрэнсис глядит в потолок, на стены, куда угодно, только не мне в глаза.

— Я их украл.

— Что? С какой стати?

— Потому что мне нужны были деньги, раз я собрался в путь. Мне могла понадобиться помощь в поисках убийцы. Возможно, пришлось бы за нее заплатить.

— А разве дома тебе помочь не могли? Дома есть деньги. Почему ты не взял их?

— Я уже говорил тебе, что не мог вернуться домой.

— Но… следы так быстро не исчезают.

— Так ты тоже думаешь, что это я?

Он улыбается — все той же горькой улыбкой.

— Нет… конечно нет. Только объясни мне, как оказался там среди ночи.

Улыбка пропадает. Он долго молчит, так долго, что я уже собираюсь встать и уйти.

— Лоран Жаме… — он медлит, — был единственным, с кем можно было поговорить. Теперь никого нет. Мне безразлично, вернусь ли я когда-нибудь.

Через несколько секунд я понимаю, что перестала дышать.

Я убеждаю себя, что он говорит, не подумав, или хочет меня обидеть. Фрэнсис всегда умел ранить меня, как никто другой.

— Мне очень жаль, что ты потерял друга. Тем более таким образом. Я все бы отдала, чтобы ты этого не видел.

На меня выплескивается его гнев — детская злоба на грани слез:

— Это все, что ты можешь сказать?! Ты бы хотела, чтобы я этого не видел?! Что это значит? Почему никто не думает о Лоране? Ведь это его убили. Почему ты бы не хотела, чтобы его не убили?

С сухими глазами он откидывается на подушки, и гнев его отступает так же внезапно, как возник.

— Прости, мой дорогой. Я виновата. Конечно, я бы очень этого хотела. Никто не должен умирать такой смертью. Он был хорошим человеком. Мне казалось, он… любил жизнь.

Я вспоминаю, что почти не знала его, но такое утверждение годится почти для всякого. Но если я думаю, что утешаю Фрэнсиса или говорю то, что ему хочется услышать, то, как обычно, ошибаюсь.