Нежность волков

Лина лежит с открытыми глазами, полностью одетая, и глядит в незанавешенное окно. Рядом с ней спят Торбин и Анна. Она им ничего не сказала, не решившись доверить детям такую тайну. Скоро она их разбудит, заставит одеться, делая вид, будто все это какое-то приключение. О ее планах им ничего не известно. Она им ничего не расскажет, пока они не отъедут подальше от Химмельвангера. Лучше бы они договорились встретиться пораньше — все уже больше часа как угомонились. Целый час потерян. Ей ужасно жарко, потому что она надела несколько нижних юбок под две верхние и все свои рубашки, одну на другую, пока руки не стали похожи на туго набитые колбасы. Эспен поступит так же. Зимой это весьма уместно. Она снова смотрит на часы, вертит руками, чтобы поудобнее пристроить одежду; больше ждать невозможно. Она наклоняется и будит детей.

— Послушайте, мы уезжаем на каникулы. Но очень важно все делать очень-очень тихо. Договорились?

— Я хочу спать, — угрюмо моргает Анна.

— Поспишь потом. Сейчас у нас будет приключение. Давайте-ка надевайте все это, да побыстрее.

— Куда мы собираемся? — Торбин проявляет больше интереса. — На улице темно.

— Скоро рассветет, смотри — пять часов. Вы спали долго-долго. Мы должны выехать пораньше, чтобы успеть туда сегодня.

Она натягивает на Анну платье.

— Я хочу остаться.

— Ах, Анна. — Всего пять лет; откуда такое упрямство? — Надевай это платье поверх того. Будет холодно. И тащить меньше придется.

— Куда мы?

— На юг. Там теплее.

— А можно Эльке с нами?

Эльке — лучшая подружка Торбина, она дочка Бритты.

— Может быть, позже. Может, и другие к нам присоединятся.

— Я хочу есть.

Анна недовольна и хочет, чтобы все знали это. Лина дает ей и Торбину по печенью, украденному как раз для того, чтобы купить их молчание.

За десять минут до назначенного срока она заклинает их молчать и долго прислушивается в коридоре, прежде чем тащить детей за собой. Она закрывает дверь комнаты, которая на три долгих года стала их домом. Все тихо. Тяжелый мешок с провизией и немногими личными вещами больно бьет по спине. Они идут через двор к конюшням. Ночь безлунная, вокруг непроглядная мгла, и она чертыхается, спотыкаясь. Услышав такие слова, Торбин разевает рот от изумления, но нет времени обращать на это внимание. Лина чувствует тысячу глаз у себя на спине и от страха так сильно сжимает руку, что Анна начинает хныкать.

— Прости, моя милая. Смотри, мы уже пришли.

Она открывает дверь в конюшню. Тут еще темней, но теплее, и слышно, как лошади перетаптываются в своем сене. Она останавливается, прислушиваясь.

— Эспен?

Его пока нет, но до срока еще несколько минут. Хоть бы он не опаздывал. Они бы могли скакать уже час, с каждым шагом удаляясь от Химмельвангера. Она сажает детей в пустое стойло.

Еще несколько минут, и Эспен будет здесь.

У нее нет часов, но онемевшие, холодные как лед пальцы дают четкое представление о времени. Дети поерзали, но теперь Анна свернулась клубком и уснула, да и Торбин приник к ней и забылся в полудреме. Должно быть, уже час прошел с тех пор, как они здесь, но в конюшне так никто и не появился. Сначала она говорила себе: он всегда опаздывает, просто ничего не может с этим поделать. Потом она стала думать, что он просто перепутал время и подумал, что они договорились на два. Когда ожидание переползло за час и по-прежнему никто не появился, она представила себе, будто Мерит или ребенок не может заснуть, или заболел кто-то, или что-то еще помешало ему уйти. Наверное, он лежит без сна, чертыхаясь про себя и беспокоясь о ней.

А затем: может, он и вовсе не собирался приходить.

Она рассматривает эту мрачную перспективу. Нет. Так подвести ее он не может. Он никогда бы так не поступил. И не поступит.

Она даст ему еще один шанс — или осрамит перед всеми. Она будит детей, тряся их грубее, чем необходимо.

— Послушайте. Придется подождать. Оказывается, мы не сможем уехать прямо сейчас. Все переносится на завтрашнюю ночь. Мне очень жаль… — Она резко обрывает их предсказуемое нытье. — Мне очень жаль, но так уж получилось.

Она вспоминает, как произнесла ту же фразу, сообщая им, что отец никогда не вернется и они должны отправиться неизвестно куда, жить неизвестно где. «Нет смысла жаловаться. Так уж получилось».

Она требует от них клятвы хранить все в тайне — если они хоть кому-нибудь скажут, то вообще никогда не поедут на каникулы, — и рисует перед ними манящую картину теплого юга. Хочется надеяться, что когда-нибудь они действительно туда попадут.

Когда она встает и собирается вести их обратно в спальню — по крайней мере, все еще темно, — у двери возникает какое-то движение. Она замирает, и дети тоже замирают, подчиняясь ее внезапному страху. Затем доносится голос:

— Здесь есть кто-нибудь?

На мгновение — кратчайшую долю секунды — ей кажется, что это Эспен, и сердце готово выпрыгнуть из груди. Но тут же она понимает, что голос не его. Их обнаружили.