Нежный бар

Боб Полицейский помог мне перевезти вещи. Входя в дедушкин дом, он неодобрительно посмотрел на «двухсотлетний» диван и перетянутую клейкой лентой мебель, и мне показалось, я слышу его мысли: «Дома, куда я прихожу с обыском, часто выглядят лучше». Он нагрузил свою машину моим скарбом — шесть коробок с книгами и три чемодана — и отвез меня на Пландом-роуд. Дон вручил мне ключи от новой квартиры. Две крошечные комнатки и маленькая ванная. Ковер был фекально-коричневого цвета, «спальня» располагалась прямо над жаровней греческого ресторана Луи. Запах свиных отбивных, бараньих ног, джиро,[90] омлетов, жареной картошки с сыром, шоколадного торта и пепси поднимался, как пар, через пол. Здесь воняет, сказал Боб Полицейский.

Он походил взад-вперед, запоминая каждую деталь, будто квартира была местом преступления. Выглянул на улицу сквозь грязные жалюзи заднего окна. Парковка. Мусор. Чайки. Рядом к станции с шумом подошел поезд, от чего стены задрожали. Боб фыркнул: «Из огня да в полымя».

Когда Боб Полицейский рассказал ребятам в «Пабликанах» о моем новом холостяцком гнездышке и о том, как расположена моя кровать, они стали подкалывать меня, что я должен найти девушку, желающую «прокатиться на сковородке». Они считали, что мне, как и им, очень не хватает секса. Но я сообщил им, что мне одиноко. Мне нужен был кто-то, с кем можно гулять, слушать Синатру, читать. Они в ужасе уставились на меня.

Я признался мужчинам, что влюблен в одну копировщицу из «Таймс». Она напоминала мне Сидни. Хотя внешне девушки были не похожи, в копировщице была та же отстраненность, которая у меня ассоциировалась с богатством и аристократичностью. В любом случае каждый раз, когда она с выражением скуки и презрения на лице рассекала отдел новостей в длинной юбке и обтягивающей шелковой блузке, все копировщики прекращали сортировать копии и все редакторы мужского пола (и некоторые женщины тоже) прекращали чтение и смотрели на нее поверх своих бифокальных очков. За ней, подобно прозрачной розовой ленте, тянулся шлейф аромата духов, и я специально шел за ней по пятам, чтобы вдохнуть его. Я не мог себе представить, как подойти к ней, и меня беспокоили моя беспомощность и смятение. Я боялся, что мои проблемы с женщинами происходят из-за какого-то дефекта личности, и я сам себе поставил диагноз: гиперчувствительность. Меня вырастила мама, в детстве за мной присматривала бабушка, я рос под влиянием Шерил и впитал в себя женский взгляд на жизнь. Все женщины, которые пытались сделать из меня мужчину, добились обратного. Именно поэтому я боялся подходить к женщинам. Они мне слишком нравились, и я был слишком на них похож, чтобы стать хищником.

Вместо того чтобы заверить меня, что все это чепуха, мужчины согласились. Они сказали, что в войне между мужчинами и женщинами я не испытываю достаточного страха перед противником. Я протестовал, говоря, что страха у меня достаточно, через край, но они сказали, что я путаю страх и благоговение. Также они сказали, что у меня нет плана. Нельзя идти на войну без плана. Большинство мужчин в баре использовали военную терминологию, когда замышляли романтические отношения. Они говорили, что вопрос в том, чтобы забрать что-то, что принадлежит другому, что составляет базовую динамику любых военных действий. Соблазнение как отвлечение. Любые романтические советы от Атлета, например, были результатом его опыта подавления коммунизма. Телки как красные, говорил он. Непонятные. Безжалостные. Нацеленные на насильственное перераспределение твоих денег. Дядя Чарли между тем считал, что викинги, гунны и другие примитивные мародеры были отчасти правы. «Просто хватай телку за волосы и тащи ее из этого долбаного отдела новостей», — посоветовал он. Я думал, что это метафора. По крайней мере, надеялся. Далтон уговаривал меня использовать стратегию, больше напоминающую захват Дрездена, и «закидать» копировщицу стихами про любовь. Он с большим успехом выдавал свои пьяные хайку женщинам. («Сестрички в халатах белых / Вошли в „Пабликаны“ несмело. / Сбившись в кучку. / Как спортсменки перед матчем. / Каждая мечтает о своем мачо…») Но он был достаточно хорош собой, чтобы компенсировать витиеватые вирши.

В конце концов я решил просто позвонить копировщице из «Пабликанов» и пригласить ее на свидание. «На свои похороны», — сказал дядя Чарли, туша окурок.

Копировщица удивилась, когда я позвонил, потому что не поняла, кто я такой.

— Объясни еще раз, кто ты, — попросила она.

Я снова назвал свое имя. Напомнил ей, где обычно сижу в отделе новостей.

— Откуда у тебя номер моего телефона?

Поскольку номер я украл у Мари Ролодекс, я притворился, что не расслышал вопрос. Я спросил, свободна ли она в субботу.

— Я думал, мы могли бы…

— Вообще-то, — сказала девушка, — я собиралась сходить на новую выставку клея, про которую все говорят.

— Хорошо, выставка, конечно. Но я думал, мы могли бы…

— Если хочешь встретиться со мной там, я думаю, будет замечательно.