Нежный бар

Как и Джей Ар без точек, «программа тренинга» оставалась чем-то из области вымысла. Не было никакой программы и никакого тренинга. Вскоре после того, как я начал работать в газете, редакторы решили, что в программе тренинга нет финансового смысла. Зачем повышать копировщика до корреспондента на полную ставку, если за ту же самую зарплату «Таймс» могла нанять любого корреспондента лауреата национальных премий? Редакторы, конечно, не произносили этого вслух, потому что программа тренинга была почтенной традицией «Таймс» и позволила многим из редакторов в свое время попасть в газету. Как это будет выглядеть, если они выдернут лестницу у себя из-под ног? Кроме того, редакторы не хотели сразу же искоренять программу, они просто решили ее «подкорректировать». Именно это слово использовали они на своих тайных собраниях, слово, которое просочилось в отдел новостей. Они получали удовольствие оттого, что несколько дюжин выпускников университетов Лиги Плюша, изо всех сил пытающихся их умаслить, носится туда-сюда по отделу новостей. Их самолюбию льстило, что мы бегаем для них за бутербродами и сортируем копии. Поэтому они просто притворялись, что есть какая-то программа тренинга, продолжая соблазнять нас ложными надеждами на продвижение, а потом приблизительно раз в месяц очередному копировщику или копировщице сообщалось, что прошло заседание секретной комиссии, на котором было решено, что он или она не подходят для работы в «Таймс». «Вы, конечно, можете остаться, — говорили они копировщику или копировщице, — при условии, что смиритесь с тем, что повышения не получите никогда».

Услышав, что повышение им «не светит» — еще одно выражение, которое передавалось из уст в уста, — большинство копировщиков увольнялось. Амбициозные и ожесточенные, они уходили в другие газеты или начинали новые карьеры. Редакторы использовали эти регулярные увольнения, чтобы предотвратить мятеж и освежить ряды сотрудников. Каждый раз, когда увольнялся очередной копировщик, толпы новых кандидатов подавали заявления на открывшуюся вакансию, и таким образом ряды приносящих бутерброды и сортирующих копии постоянно восполнялись. «Программа тренинга» продолжалась.

Никто не должен был этого знать, но в отделе новостей секреты быстро становились общеизвестной информацией. Знали все, и поэтому редакторы среднего звена перестали давать копировщикам задания по написанию материалов. Зачем вкладывать время и энергию в копировщиков, к которым главные редакторы совершенно равнодушны? Зачем заводить себе протеже, который все равно долго не продержится? Столкнувшись с неожиданным равнодушием и «корректировкой», копировщики могли устроить медленную забастовку, демонстративно уволиться или поджечь здание. Вместо этого они продолжали стараться. Мы рылись в корзинах для бумаг в поисках материалов для историй, которые выбросили репортеры, и унижались ради пресс-релизов или отзывов, которые могли превратить во что-то стоящее. Когда мы наконец получали задание, мы шлифовали каждое предложение, как Флобер, и молились, чтобы редакторы увидели лучик надежды в нашей работе. Мы не переставали надеяться, что кого-то из копировщиков нарекут гением и перестанут презирать остальных.

Несколько месяцев я старался так же сильно, как и другие. Потом, как и в Йеле, перестал. В этот раз, однако, не было угрозы исключения. Единственным результатом того, что я не старался, было слабое чувство сожаления и знакомое сосущее под ложечкой ощущение, что неудачи мне на роду написаны. Любые более серьезные опасения быстро испарялись в «Пабликанах», где толпились люди, которые давным-давно поступили так же. Чем больше я ныл по поводу «Таймс», тем выше становилась моя популярность в баре. Хотя ребята и гордились мной, когда я добился успеха, возликовали они, когда я потерпел неудачу. Я заметил это, а потом перестал обращать внимание, как не обращал внимания на то, что мое похмелье после «Пабликанов» иногда ухудшало настроение, снижало качество работы и уменьшало до нуля мои и без того призрачные шансы на повышение.