Нежный бар. История взросления, преодоления и любви

Вскоре после того мама сказала, что они с Винстоном решили «взять паузу». Голос ее звучал глухо, как у парней из «Диккенса», когда дядя Чарли заезжал за ними с утра, чтобы отправиться на Гилго. Мамины волосы, заметил я, больше не были такими пышными. Она выглядела измученной. Я не сказал ни слова весь остаток утра. Пока мама бродила по квартире, слушая Берта Бакарака, я сидел на берегу канала, пытаясь понять, что чувствую. Я вроде бы радовался, что мне больше не придется общаться с Винстоном, но и грустил, потому что мамино сердце было разбито. Я понимал, что мама ищет романтической любви, и хотя не знал, что это означает, подозревал, что и сам ищу того же – своего рода единения, – и меня беспокоила мысль, что, сколь бы мы ни были с ней близки, на самом деле нас объединяет одиночество. В подвале дедова дома я как-то наткнулся на дневник, который мама вела в четырнадцать лет. На первой странице она написала: Пускай совесть всю жизнь мучает того, кто откроет этот дневник, если она у него есть. Дальше шел список из сорока двух качеств, которые она хотела видеть в мужчине. У моего отца их было где-то два с половиной, из чего я сделал вывод, что в своей первой любви мама пошла на компромисс, а теперь пыталась проявить благоразумие ради нас обоих. А еще мне стало ясно, что я сильно осложнял ей поиск. Я припомнил продавца лампочек из Нью-Йорка, который очень ей нравился. Познакомившись со мной, он предложил отослать меня в школу-пансион в Европе. Немедленно. Вспомнил механика, который закатил истерику, когда я представил Макгроу как своего брата. «Я думал, у тебя один ребенок», – сказал он маме раздраженно, и не поверил ее объяснениям, что я, мол, просто считаю Макгроу братом. Мало кто готов был растить сына моего отца, что сильно уменьшало мамины шансы обрести любовь, и это осознание, ставшее особенно четким в тот день на берегу канала, наполняло меня чувством вины. Надо было постараться наладить отношения с Винстоном. Заставить его меня полюбить. В ходе нашей с ним холодной войны я позабыл о своей главной задаче – заботиться о маме. И превратился просто в очередного мужчину, который только осложняет ей жизнь.

Когда я вернулся домой, мама предложила вместе пойти в кино.

– Чтобы немного отвлечься, – так она сказала.

Маме хотелось посмотреть «Звезда родилась», и я не стал возражать. Я хотел, чтобы она немного развеселилась, и если для этого требовалось высидеть романтический мюзикл, я готов был пойти на такую жертву.

Это действительно оказалось жертвой. Добрых два часа Барбра Стрейзанд и Крис Кристофферсон расходились и сходились, а потом расходились снова, без всяких причин, пока Кристофферсон, смилостивившись, не умер. В конце, растерзанная, с кудрями, похожими на колючки кактуса, Стрейзанд разразилась финальной песней, «Вечнозеленая», которая звучала как «Божья благодать». В зале зажегся свет, я повернулся к маме, закатив глаза, но она сидела, закрыв лицо руками, и плакала. Люди оглядывались на нас. Я попытался ее успокоить, но мама не затихала. Она плакала, пока мы выходили из кинотеатра, и зарыдала еще громче, когда я открыл перед ней дверцу «Фольксвагена». Я забежал с другой стороны и нырнул на пассажирское сиденье. Мама не заводила двигатель, и мы просто сидели и ждали, пока слезы ее иссякнут, как ждут, чтобы затмение прошло. Передавая ей одну за другой бумажные салфетки, я вспоминал, что Джедд говорил про кактусы – как они выправляются и всегда стараются держаться прямо. По сути, именно это делаем мы с ней, решил я.

Вот только ветки все время отваливаются.

Глава 15. Билл и Бад

Нам с мамой катастрофически не хватало тех ста шестидесяти долларов, которые она зарабатывала в неделю. Даже с учетом подработки – она приторговывала «Эйвон», – в конце месяца мы оставались без гроша и все сильней увязали в долгах. Вечно возникали то неожиданные счета, то расходы на школу, то ремонт «Фольксвагена».

– «Т-Берд» в Нью-Йорке с нами сотрудничал, – говорила мама, кривясь в его сторону, – а это чудище хочет нас разорить.

По ночам я лежал в кровати и волновался о состоянии маминых финансов и ее усталости. За исключением короткого перерыва на время отношений с Уинстоном, ее энергия после операции так и не восстановилась, и я боялся, что очень скоро она не сможет работать. Что тогда – нам придется жить в приюте? Я должен буду бросить школу и устроиться на работу, чтобы нас прокормить? Вставая в потемках, чтобы выпить стакан воды, я обнаруживал маму на кухне, тычущую в калькулятор. Перед началом учебного 1978 года калькулятор победил. Мы подали документы на банкротство.

Бабушка присылала мне длинные письма, напоминая об очевидном.