Нежный человек

– Знаешь, Маня, подходит, говорит с акцентом, намекает, что он из одной далекой страны, одевается получше иного посла, а обхождение, ты видела, – не мужик, не грубиян, вежливость у него. А сам-то, а сам-то в Москве имел квартиру с хрустальным унитазом – неслыханно! Купец! В наше время! Мне сказали, и я не поверила, потому это представить трудно.

– А как же так? – удивилась Мария.

– Ходил с «дипломатом», а в «дипломате» у него – пачки денег, если нужно что – пачка все решала. Его арестовали тогда в «Праге», и там у него с собой было сто семь тысяч. На книжке сколько у него, не сказали – так много. Он, оказывается, не сбежал со свадьбы, а его арестовали прямо у входа. Вот негодяй, слушай, ну не подлец ли? Продавал цветы на Центральном рынке. Он привозил, а продавали другие, он им платил.

– Как же теперь-то будет с Мишелем?

– Знаешь, слушай, унитаз-то с подсветкой, сказали мне, хрустальный и с подсветкой! – воскликнула Топоркова, которой не давал покоя хрустальный унитаз. – Сам жил с хрустальным унитазом, а теперь просит в письме зайти к нему в тюрьму. Зайди к нему! Он мне нужен?! Слышь? Нет уж, Мишельчик, поищи себе дуру. Была дура и сплыла. Уголовник просит: зайди, пожалуйста! Хватит! Я и так нюни распустила. Я никогда не пойду. Никогда! Я пойду, Маша? Никогда! Запомни. Пусть издохнет, а не зайду. Притворялся послом, кретин, обманывал! За такое, я узнавала, не меньше пятнадцати лет ему грозит. Письмо прислал: я тебя любил единственную, Прекрасная моя Елена. Нет уж, пусть для него прекрасной будет тюрьма!

– Все же человек любил тебя. – Мария с тоскою и горечью глядела на Аленку.

– Как же, такие полюбят! Жди! Поищи дуру, чтоб поверила такому уркагану. Я удивляюсь, как он меня еще в живых только оставил? «Я люблю тебя, моя Елена Прекрасная, больше всего на свете, больше родной матери, которую я никогда не видел, потому что рос сиротой в обстановке бедности и сурового насилия со стороны моих любезных родственников». Это он, бандит с большой дороги, по которому петля скучает, пишет мне в письме. А мне что с его любовью делать? Жулик! Вор! Грабитель с большой дороги! Затесался дуриком в мое бедненькое сердце, отравил мою жизнь, подал надежду и разрушил до основания мое счастье. И теперь пишет: люблю! Плевать я хотела на его любовь!

– Успокойся.

– Не успокоюсь! – закричала в отчаянии Топоркова. – Обещал мне: на берегу моря виллу купим, жить будем, птичек слушать и детишек растить. А теперь у него вилла за колючей проволокой! Я спросила у милиционера, а может, он следователь, то есть я спросила – они для меня, какая разница, все милиционеры, – сколько у него денег? Он неопределенно ответил: «Сотни тысяч!» Я спрашиваю: «Он что, людей грабил, бандит, людей убивал?» – «Нет, говорит, занимался мошенничеством, спекуляцией. Цветы, говорит, перепродавал, скупал в больших количествах за бесценок на Кавказе, а в Москве и Мурманске продавал, на Сахалин ездил, там продавал». Я, знаешь, спокойно вздохнула, потому что если бы убивал людей, то ребенка от него я бы в детдом сдала, не смогла бы от убийцы ребенка воспитывать. Но я подумала: такой вежливый разве может убивать, грабить, резать? Он же розы мне дарил в феврале месяце, Маня!

– А если его отпустят? – спросила Мария, стараясь сказать Аленке что-нибудь приятное, зародить в ее душе надежду.

– Знаешь, никогда не отпустят, а если отпустят… Но знаешь: кто ему простит хрустальный унитаз? Кто? Из чешского хрусталя! Но если отпустят и он заявится на порог, то я скажу: «Вон! Духу чтоб твоего не было!» «Ребеночка нашего береги и прости меня за все, особенно за нашу неудавшуюся свадьбу. Я хотел ею угодить тебе, а вышло – в дышло! Но я ни рубля из чужого кармана своей рукой не вытащил. Подстерегли. Кто, мол, на девять тысяч гуляет свадьбу?» Оправдывается, подлец! Оправдывается. Ладно. Я Ксюше скажу: отец у нее был капитаном дальнего плавания и утонул… Потому что из тюрьмы он вряд ли выйдет. Не скажу же я дочери родной, что у нее отец – жулик, для которого мечта – хрустальный унитаз с подсветкой. Даже если он на «мерседесе» разъезжал, то все равно жулик. Все жулики, я поняла, только и ездят на таких автомашинах! Нет уж, пусть он на глаза не появляется, паразит. Мишель! Герцог Сараев! Караев! Жулье!

– С каждым может случиться, – сказала Мария. – Увлекся, затащили.

– Я у него видела удостоверение, что он – посол, что он – Мишель, герцог де Саркофаг. А он не Мишель, не герцог и не Саркофаг, а удостоверение, оказывается, для таких дурех, как я. – Топоркова опять махнула рукой, никак не желая смириться с тем, что ее, такую умную, опытную, подозрительную, выигравшую в своей жизни ни одну солидную бытовую битву, так бессовестно могли провести, и она страдала теперь больше, казалось, не от случившегося, а оттого, что не может себе простить подобной ошибки.

***