Нежный человек

– Я проживу четыреста лет, пока не станет ясно, что и без меня жильцов будут ожидать хорошие квартиры, чтоб без брака. Строить, Машенька, – ничего важнее нету в любом аспекте. Нету. Ребеночек вот такюсенький, а уж, смотри, с лопатой ходит, из песка строит. По своей природе человек – строитель. Значит, выходит, надо только развивать в человеке эту его природную особенность – и все. Мы сдаем дом, и ни разу у меня не было такого, чтоб не подписали акты, потому что мы с вами, уважаемые девочки, работаем и будем работать только на «пять» с фантиком. Стройка для меня, Маша, как мое сердце, нет ничего важнее. Недаром я учился в четырех институтах, отовсюду уходил, потому что не в тех учился, а вот строительный – мой институт. Тебе нужно туда обязательно поступить – лучший институт. Он – наш, из него не уйдем. Аплодисмент? Нету аплодисмента.

– И не будет, – сказала Мария, посмотрела на мастера, потихоньку повернулась, собираясь уходить.

– Ничего, Мария Стюарт, переживем. Не такое переживали мы в наше историческое время. Но скажи, как ты относишься к Шуриной, которая меня все время щиплет и щиплет, хотя я ей ничего плохого не сделал. Никому в этом мире я зла не сделал. Клянусь сердцем! Зло не моя профессия. Почему? – повторил мастер, осторожно и незаметно подавляя в себе обиду на Шурину и стараясь говорить мягко и нежно. – Почему?

– Не знаю, – проговорила Мария, перешагнула порог и заспешила вниз по лестнице. Слышался только шорох ее шагов.

– Почему? – услышала она тревожный вопрос мастера, громко прозвучавший по всем лестничным площадкам шестнадцатиэтажного дома. – Почему? Почему?

***

После работы Мария собралась к тете Ларисе. На остановке к ней подошел мастер, и ей очень захотелось пожалеть его, сказать что-нибудь ласковое, так как она видела: не выветрилась еще у него горечь после случившегося на работе. Что сказать? Что Шурина не права, и добавить, что просто замечательно, раз мастер не взорвался и не оскорбил ее. Коровкин молчал, и от его молчания ей стало не по себе. Мария боялась на него взглянуть, мысли и чувства ее были в смятении, трудно было понять себя: как быть, как вести себя с ним? Подошел автобус, и они доехали до нужной остановки.

– Ну, я пошла, – сказала Мария, повернулась к Коровкину, остановившемуся рядом.

Мастер не ответил и головы не поднял, повел лишь глазами в ее сторону. Вид у него было такой жалкий, обиженный.

– Осень, – вздохнула Мария, ощущая мелкие капельки дождя, густо облепившие лицо. Туманная пелена повисла над улицами, и вокруг все было мокро – дома, автомобили, асфальт; вороха опавших листьев дополняли собою грустную и печальную картину поздней осени. На проспекте только редкие прохожие стремительно проносились то в одну сторону, то в другую, да приглушенный шелест шин по асфальту лишний раз подчеркивал состояние засыпающей природы.

Марии стало жаль не только мокнущего под дождем Коровкина, но и деревьев, молча и терпеливо переносивших так некстати сеявший мелкий дождичек. Хотелось уткнуться в теплый угол или посидеть возле жарко натопленной печи, ни о чем не думая, а лишь переживая – одна и никого нет. Одна и – никого. На этой мысли Мария остановилась. Что ж, так и будет всегда? Еще кто-то должен быть? Кто? Мать или кто еще? Мать у нее единственный близкий человек. Маша, забыв про Коровкина, направилась домой, а за ней – он. У подъезда Мария остановилась.

– А вы чего, Алеша Коровкин?

– Ко мне поедешь? – спросил Коровкин, торопливо проглатывая слова. – Поедешь?

– Что же мы будем делать у тебя? – Мария обращалась к мастеру то на «ты», то на «вы».

– А что делают двое взрослых, когда они мужчина и женщина? – вопросительным тоном отвечал Коровкин. – Ты понимаешь меня?

– Не по-ни-маю, – отвечала Мария. – Не по-ни-маю. И не хочу понимать.

– Ты видишь, Мария, я ведь один.

– Ну и что ж? Я в таком случае должна тебя ублажать, услаждать жизнь твою, или чего вы хотите от меня? Как вам не стыдно?!

– А я-то ведь хороший человек, – отвечал Коровкин, пытаясь обнять растерявшуюся Марию. – Я смеюсь только над самим собою. Вот говорю, а в каждом моем слове издевка над собою. Только над собою.

– Никто не похвалит, если сам себя не похвалю!

– А я правды не боюсь, я слыхал, как меня Конова хвалила, говорила про меня правду. Я с министром говорил, знаешь ведь. Не сказал же он после разговора, что я – дурак. А ты меня не уважаешь?

– За какие такие дела великие я вас должна уважать? – Марию рассмешили слова Коровкина, которому и самому стало весело.

– Не за что? – удивился Коровкин. А за что?

Ты меня не уважаешь? Ладно, но ты полюби меня, ведь не грех хорошего человека полюбить. Я думаю, надо вписать в графу соцобязательств: так, мол, и так, я, такая-то девушка, и вот обязуюсь полюбить хорошего человека, красивого мужчину Коровкина. Смешно? Аплодисмент! Нету аплодисмента!

– Уж и красавец!