Нежный фрукт

Астраханцев оттащил чемодан в кабинет, водрузил на диван и щелкнул замками. Внутренности монстра пахли старой бумагой и клеем. Там лежали две пожелтевшие газеты и маленький черный блокнот, выглядевший незнакомым. Открыв его, он понял, что блокнот очень старый. Возможно, он принадлежал его отцу или матери. А может быть, и бабке, которая обожала сундуки, лари и большие коробки. Под обложкой были стихи, написанные от руки фиолетовыми чернилами. Почерк он не узнал и стихи не узнал тоже. «Всю жизнь играть и в одночасье сдаться: стереть с лица гримасы, пыль и грим. За все, что мы утайкой говорим, в итоге нам обязано воздаться. Как часто невозможно догадаться, какой в душе мы умысел храним. И груз предательств не обременим, когда он может тайным оставаться...»

Он бродил с блокнотом по дому, доставал из холодильника сыр, помидоры и колбасу, жевал, размышлял о свой жизни и в конце концов не заметил, как уснул. Проснулся ночью в кресле и едва смог пошевелиться – руки и ноги затекли, голова отваливалась. Перебравшись на диван, он долго смотрел в потолок, по которому скользили тени с улицы, и снова отключился.

Разбудило его наглое солнце, прогуливающееся по комнате. Все вокруг казалось пыльным и блеклым, кружевные занавески порхали над дверью распахнутого балкона, откуда доносилось исступленное чириканье. В этом чириканье было столько жизни, что захотелось немедленно отрастить крылья и вылететь наружу.

Астраханцев вскочил, соображая, сколько сейчас времени. Узнав, что больше полудня, он расстроился, как ребенок, проспавший поход в зоопарк. Все ушли без него, и он остался дома один. Лелея сладкую обиду неизвестно на кого, он отправился в душ, потом выбрился до синевы и достал из холодильника куриную ногу, всю в застывшем желе из бульона, остро пахнущую чесноком и петрушкой. В тот момент, когда его зубы вонзились в упругое мясо, раздался звонок в дверь.

«Наверняка та самая экспертша, которой поручено восстановить в квартире хорошую энергетику», – решил он и быстро прожевал все, что было во рту. Ему до смерти хотелось проверить, угадал ли он, рисуя в своем воображении образ этой штучки. Не раздумывая, он отправился в коридор, отпер замок и распахнул дверь.

Глава 5

Улица называлась Весенней. Любе очень понравилось, как это звучит, и она подумала, что ее авантюра обязательно должна закончиться счастливо. Конечно, она согласилась на авантюру, по-другому и не назовешь.

Она еще раз заглянула в бумажку, которую сжимала в руке. За время ее путешествия до Москвы бумажка помялась, и на месте одного из заломов оказался номер дома, написанный кое-как. То ли это дом десять, то ли шестнадцать. Вторая цифра была изображена небрежно и странно разрывалась наверху. Люба сама записывала адрес Грушина, который диктовала подруга, и винить, кроме себя, было некого.

Завернув на автобусную остановку, она поставила дорожную сумку на скамейку и достала мобильный телефон. Толком ей Лена ничего про своего двоюродного дядю не рассказала – ей было не до того. Ее захлестнули чувства, и она, сдав ребенка свекрови, упорхнула со своим новым возлюбленным. Еще неизвестно, ответит ли она.

– Ленка, привет.

– Алло! Люба, это ты? Ты уже добралась? – Лена была где-то далеко, вокруг нее все шумело, гудело и лязгало. Возможно, она сейчас находилась в порту или на автостраде. – Ты встретилась с Димой?

– Я как раз возле его дома! – прокричала Люба, испугав какую-то старушку, которая сердито зашевелила губами и забормотала что-то себе под нос. – Лена, какой у него номер дома? Десять или шестнадцать?

– Я ничего не слышу! – прокричала Лена издалека. Возможно, с другого конца земли. – Когда вернусь, сразу позвоню, поняла?

После этих ее слов все звуки исчезли, в телефоне воцарилась гулкая тишина. Досадуя, Люба захлопнула крышку, вздохнула и огляделась по сторонам. Перед светофором, дрожа от нетерпения, стояли рычащие автомобили, из-за них воздух над шоссе казался синим. Позднее лето катило по небу тяжелый шар солнца, напитанный спелым соком. Оранжевые дворники гонялись за первыми опавшими листьями, собирая их в яркие пакеты. Любе стало жалко листьев, жалко уходящего тепла, жалко себя.

Почему все так несправедливо? Почему именно она оказалась той женщиной, которой отказано в простом человеческом счастье? Все другие влюбляются, крутят романы и выскакивают замуж, а ей пришлось соглашаться на брак вслепую. Еще на вокзале, стоя на перроне в кашемировых сумерках, она слушала мерное сопение поезда и ощущала утрату чего-то важного. Наверное, это была мечта о настоящей любви, о неожиданно вспыхнувшей страсти, о случайной, незапланированной встрече с единственным мужчиной, который смог бы сделать ее безоглядно счастливой.