Нежный фрукт

Грушин растерянно взглянул на Люду. Он хотел все немедленно объяснить, но тут увидел ее лицо и окаменел. В тот же миг его окатило жаром, да так, словно кто-то плеснул в него горячей водой из ведра. В глазах Люды появилось усталое мужество. Да, она была некрасивой, и знала это. В старом спортивном костюме, без помады на губах, в косынке, скрывавшей ее чудесные волосы, она оказалась один на один с миром, который иногда весьма нелюбезно обходится с дурнушками.

Грушин вздрогнул. Молния пронзила его глупое сердце. Он вдруг понял, что Люда, в сущности, такая же, как он сам, что они – родственные души! Он тоже боролся с условностями, с несправедливыми суждениями, страдал оттого, что у него не получались отношения... Он ничего не мог поделать с самим собой, и она тоже не может! Он видел ее сейчас так, как еще никто до него не видел. И она была прекрасной, как сама жизнь – та настоящая жизнь, добрая и чистая, которая делится на всех поровну, вне зависимости от того, кто ты и какой ты.

Люда расценила его молчание по-своему. Утреннее поведение Грушина, его животный страх перед случившимся, желание отказаться от всего сразу убили в ней всю радость жизни. Ничто больше не могло ее ни зажечь, ни расстроить. Ей казалось, что ее кровь превратилась в стылую воду.

Ей нужно было немедленно уйти отсюда, скрыться, спрятаться, зализать раны. Потом, потом она будет думать, отходить от наркоза и плакать, конечно... Без слез ей не выкарабкаться.

– Он ничего мне не должен, – сказала Люда странным пронзительным голосом. – Разрешите пройти! Мне нужно переодеться.

Она отправилась в спальню, держа перед собой распылитель, как пистолет. И все расступились в стороны. А Грушин, который хотел броситься за ней, схватить ее, прижать к себе, неожиданно почувствовал такую слабость и дурноту, что едва устоял на ногах.

– Люда! – шепотом сказал он, чувствуя, что все плывет перед глазами, а желудок, словно поршень, поднимается снизу к самым зубам.

Все бросились к нему, и только Федор Девушкин попытался остановить Люду. Несмотря на культурные наслоения, душа Федора была чистой, как водопад в норвежских горах. Он один сообразил, что происходит что-то не то.

– Не надо вам уходить, – попросил он ее спину. – Это неправильно!

Но Люда не вняла ему и не увидела, что с хозяином квартиры происходит нечто ужасное. Не оборачиваясь, она плотно закрыла за собой дверь, содрала с себя спортивный костюм и стала быстро и собранно одеваться, натягивая на себя вещи, которые почему-то казались ей жесткими, как наждак. Посмотрев на себя в зеркало, она увидела, что кожа ее ярко-розовая, почти клубничная, причем пылает не только лицо, но и все тело.

– Что, размечталась? – спросила она у своего отражения в зеркале. – Получила по морде?

Пока она вела диалог со своим отражением, в гостиной происходили драматические события. Побледневший как мел Грушин начал валиться назад, и его поймали, конечно, подставив руки. И Элина – возбужденная, ошалевшая, как маленький хищник, почуявший кровь, – жадно заглядывая в лицо Антону, спросила:

– Это инфаркт? Инфаркт, да?

Грушин, находившийся в аду, но при этом в полном сознании, длинно простонал, дрожа веками:

– Это тухлое яйцо...

Белоусов засмеялся, а Антон строго спросил, сведя брови к переносице:

– Ты сожрал тухлое яйцо?

– Я чувствовал, что с ним что-то не так... У него скорлупа была треснувшая... Ох, меня сейчас вырвет. Пустите меня!

Он выдрался из цепких пальцев и вороным конем проскакал к ванной комнате. Мысль о том, что Люда ушла, а он не остановил ее, лишь добавляла ему страданий, когда он склонялся над унитазом и исторгал из себя завтрак – лихорадочно проглоченный, не отмеченный сознанием. Хорошо, что Люда ела только бутерброды!

Потом перед его глазами стали летать черные мушки, он перестал связно мыслить и вывалился в коридор, смутно соображая, что происходит. Антон, разогнав всех сочувствующих, поил его на кухне какой-то дрянью, разведенной в трехлитровой банке. Он заставлял его пить эту дрянь маленькими глотками. Ее было много, слишком много, вся банка в него сразу не влезла, и где-то на половине ему снова захотелось опорожнить желудок.

Потом его уложили в постель, не в его обычную холодную нетронутую чувствами постель, а в ту, где они были с Людой, – простыни пахли ею, и наволочки тоже... И теперь ему казалось, что нет ничего чудеснее этого запаха, и Грушин утыкался в подушку, пытаясь вобрать его в себя, пропитаться им.

Рядом с ним появился Антон, который вел себя не как друг, а как доктор – бесцеремонно. Щупал ему пульс, оттягивал веки и надавливал огромной ладонью на живот.

– Люда... – простонал Грушин, когда его наконец укрыли одеялом.

– Что – Люда? – спросил Антон.

– Я хочу на ней жениться.

– У тебя какая-то навязчивая идея. Как только ты встречаешь более или менее подходящую женщину, сразу хочешь на ней жениться.

– Мы занимались сексом.

– А-а! – протянул Антон. – Ну, тогда другое дело. Тогда тебе точно необходимо ответить перед государством по закону. Фата, белый лимузин, галстук-бабочка. И как это ты решился на скоротечный роман?