Нежный яд. Страсти

– Вне всякого сомнения! Элеонор уже не раз демонстрировала свою порядочность в подобных вопросах. Правда, иногда в ней брала верх обида на тебя. Но теперь и это в прошлом. Женинья сказала мне по секрету, что Элеонор влюблена. В того самого Марселу Барони, с которым мы ее видели в ресторане. Так что у тебя есть все шансы получить большинство голосов.

Роман Элеонор и Марселу Барони развивался и в самом деле стремительно.

С первой же встречи этот человек властно привязал ее к себе, и Элеонор на удивление легко забыла о своей мучительной влюбленности в Элизеу.

А спустя несколько дней Марселу завладел всеми ее помыслами, в чем она даже призналась Алсести.

– Ты влюбилась в него? – спросил тот прямо и услышал взволнованный ответ Элеонор:

– Я не знаю, как называется то чувство, которое я испытываю к Марселу. Если это и есть любовь, то могу сказать, что до сих пор она обходила меня стороной, и лишь теперь мне открылась вся ее притягательная мощь.

Алсести был обескуражен ее ответом. Никогда еще он не слышал от племянницы ничего подобного. Вероятно, она сейчас находится во власти какого-то очень сильного чувства. Но столь сильные чувства всегда таят в себе опасность для тех, кто отдается им безоглядно. Алсести знал это и потому с опаской наблюдал за тем, как развиваются отношения Элеонор с ее новым избранником.

Надо сказать, это была лишь внутренняя необъяснимая тревога за судьбу Элеонор, а внешне все выглядело настолько красиво и романтично, что Алсести при всем его предубеждении не мог отыскать явного повода для беспокойства.

Поначалу Барони приглашал Элеонор только в рестораны, на выставки или в театры. Этот платонический период длился около месяца, и лишь затем Барони перешел к более активным действиям.

Однажды он принес в подарок Элеонор уникальную старинную вазу, при виде которой у нее перехватило дыхание.

– Я не могу принять такой подарок! – сказала она, переведя дух. – Ведь этой вазе более двух тысяч лет!

– А это не бескорыстный подарок, – многозначительно произнес Барони. – Я надеюсь получить за него соответствующее вознаграждении.

– Но ты же даришь мне бесценную вещь! – воскликнула Элеонор. – Даже если я отдам за нее свою душу – этого все равно будет мало!

– Нет, душу отдавать еще рано, – улыбнулся Барони. – А вот поцелуй я, кажется, вполне заслужил!

Элеонор давно ждала этого момента, и потому их первый поцелуй вышел долгим и страстным.

А если говорить точнее, то Элеонор и ее возлюбленный не могли оторваться друг от друга до самого утра и лишь с наступлением рассвета уснули, обессилев от счастья.

Разумеется, им обоим было неведомо, что в ту же ночь Уалберу приснился странный и страшный своей неразгаданностью сон.

Ему приснилась та самая ваза, которую Марселу подарил Элеонор и которую Уалбер не видел наяву ни разу в жизни. Она стояла на столе посреди зала, погруженного в полумрак, и от нее исходило слабое фосфоресцирующее свечение, как магнитом притягивающее к себе взгляд Уалбера.

Он смотрел на вазу как завороженный, пока не увидел, что вокруг нее клубится огромное количество змей, которые ползают друг по другу, переплетаются, жалят друг друга...

В ужасе Уалбер закричал и проснулся от собственного крика.

– Что с тобой?! – прибежала к нему перепуганная Марина, а вслед за ней спальню Уалбера заполнили и все остальные домочадцы, включая с трудом передвигающегося Женивала, который недавно выписался из больницы.

Оказалось, что Уалбер своим неистовым воплем разбудил буквально всех.

– Я чуть второй инфаркт не схватил, – сказал Женивал, держась за сердце.

– А я не удивлюсь, если к нам сейчас сбегутся обитатели соседних квартир, – мрачно пошутил Лео, – Ты так орал!.. Тебе кошмар приснился?

– Нет, это был не просто кошмар, а какой-то зловещий знак, – стуча зубами от внезапно охватившего его озноба, ответил Уалбер. – Но я не в силах что-либо разгадать...

Лавиния довольно легко вписалась в шумную пестроту уличной торговли. С покупателями она была приветливой, с продавщицами-соседками всегда держалась ровно, полицейским и налоговым инспекторам, периодически штрафовавшим ее или вымогавшим взятку, не дерзила, а молча выполняла все их требования. Поэтому и дела у нее шли, в общем хорошо. Случались, конечно, и абсолютно провальные дни, когда выручка составляла ноль, но Лавиния не унывала, помня о том, что за неудачей обязательно последует удача.

Освалду был доволен новой продавщицей, а Матилди время от времени заводила разговор о том, что Лавиния должна сказать Валдомиру о своей беременности. Но та продолжала упорствовать, говоря, что сама как-нибудь прокормит и воспитает ребенка.

– А если он сам пойдет к тебе? – фантазировала Матилди. – Увидит тебя случайно за лотком и поймет, что ты встала на площади не от хорошей жизни! Возможно, в нем проклюнется жалость... Тогда ты скажешь ему обо всем?

– Ты нарисовала картину, невозможную в реальности, – скептически заметила Лавиния. – Валдомиру только позлорадствует, увидев меня торгующей на площади.