Нежный холод

И Тодд понял, что именно Тревор хотел, чтобы он взял деньги, чтобы потом всем говорить, что Тодд их взял. Тодд решил, что Тревор хочет его подставить. Не Марк. Наверное, не Марк.

Внезапно Тодд ощутил слабость во всем теле.

— В общем… — Тодд сжал губы. Он старался, чтобы голос не дрожал. — Мне эти деньги не нужны. И больше красть ответы я не буду. Я уже сказал Маквитеру…

Марк удивленно выпучил глаза.

— Ты сказал Маквитеру? Что ты ему сказал?

Голос Марка надломился в холодном воздухе.

— Я не хотел, чтобы он продолжал искать, кто все это сделал. И я не хотел врать! — Тодд взвизгнул, как собачка. — Я сказал ему, что это сделал я. Я один. Я…

— Черт возьми, Тодд. — Марк покачал головой. Рукой без перчатки он достал телефон. — Черт.

— Что ты делаешь? — Тодд подался навстречу Марку.

— Просто… Звоню кое-кому, — пробурчал Марк. Он все еще пытался набрать номер перчаткой. — Твою мать.

Тодд не знал, что делать дальше. Он не хотел, чтобы Марк звонил Тревору. Он всего-навсего хотел поговорить с Марком. Наедине. Объяснить ему, что Маквитер не будет их наказывать. Тодд сделал шаг навстречу Марку и положил ладонь ему на руку. Не для того, чтобы отобрать телефон, а чтобы на мгновение задержать его. Но Марк был тверд, как кирпичная стена. Тодд попытался мягко опустить руку, в которой Марк сжимал телефон, однако тот сначала не шелохнулся, а потом резко дернул ее вверх.

— Эй! — закричал Марк.

Тодд увидел, как Марк замахнулся на него локтем, и резко откинул голову назад. Его ноги запнулись о кусок льда и заскользили вперед.

Он увидел небо, этот усыпанный звездами черный фон, напоминающий рождественские огни. Голова Тодда резко ударилась обо что-то похожее на бейсбольную биту, а может, это было просто основание качелей. Что бы это ни было, оно было твердым как камень.

А потом — ничего. Ничего, кроме чувства, что Тодд проваливается куда-то. Ничего, кроме ползучего холода, который проникал во все уголки его стремительно сужающейся реальности.

Потом — непонятно когда — Тодд услышал голос.

Точнее, два голоса. Это были две девушки. Один голос был пронзительным и немного безумным:

— Гребаный ты боже мой! Он что, умер? Твою мать! Какого черта?

А второй тихим и спокойным:

— Просто расслабься, ладно?

Тодд не мог полностью открыть глаза. Но он видел серебристый овал лица, очертание руки в серой куртке.

— Ты меня слышишь?

— Черт, Кэрри. Просто. Черт, пойдем! Пожалуйста! Кэрри! Пожалуйста!

— Я позову на помощь. Хорошо? Обещаю.

— Пойдем!

У Тодда болела голова. Но уже несильно. Будто боль была не здесь, а в нескольких кварталах отсюда. Тодд словно слышал отдаляющуюся сирену. Он попытался открыть рот. Но челюсть не разжималась, словно стальной капкан. Тодд вспомнил, как дверь их с мамой гаража периодически заклинивало и они наваливались на нее, но она не поддавалась. Так что Тодд решил вернуться в себя и позволить темноте забрать его.

А потом он почувствовал себя воздушным змеем, которого тащат через грозу и ветер, и ничего вокруг не имело формы, была только текстура. Вокруг раздавался гром, страшный гулкий гром.

Призрак Тодда воспарил над тем местом, где его тело сделало последний слабый вдох.

В этом слабом вдохе уместилось все многозвучие жизни Тодда: все, чем он был и чем не был. Неприятные звуки вроде гула его шагов по мраморному полу в Олбрайт и приятные — наподобие клацанья спиц, когда из мотка шерсти вдруг получалось что-то красивое. Где-то в самом центре всего этого было короткое воспоминание о том первом разе, когда Тодд рассмешил Марка своей шуткой, шуткой о супе.

Мы не выбираем, что вспоминать во время нашего последнего вдоха.

Мы просто дышим этими воспоминаниями.

Выдыхаем их.

Луна вскарабкалась на свое любимое место на ночном небе, и Тодда не стало.

Джорджия. Тодд

Хэй. Итак.

Теперь это твое пристанище, да? Кто бы знал, что в склепах так холодно.

Холодно, но в каком-то смысле стильно, если для тебя это важно.

Думаю, ты единственный несовершеннолетний здесь. Рядом с большинством урн приклеены черно-белые фотографии бабушек и дедушек. Вот какая-то «Тетя Марси», которая, как по мне, выглядит как лесбиянка. В твоем ряду стоят как минимум два букета дешевых искусственных цветов.

Все-таки здесь, может, и не так классно.

Твой прах покоится в белой урне, которая выглядит как банка из-под супа, с которой кто-то оторвал этикетку и покрасил белой краской. Смотрится круто. По-особенному. На полу рядом с твоим шкафчиком раскиданы сморщившиеся лепестки роз, напоминающие конфетти. А еще кто-то приклеил к твоему окошечку розовую ленту.

Интересно, тебя вообще бесит, что ты фактически заперт в шкафчике? Возможно, это похоже на то, как до конца жизни оставаться запертым в школе. До конца загробной жизни.

Или тебе без разницы, потому что ты уже мертв.