Нежный убийца

— Э нет, парень! — Я дернула его за руку и развернула к себе лицом. — Ты будешь молчать как рыба, понял? Чего ты добьешься, если устроишь скандал? Тебя выставят вон из дома, только и всего. И Геля останется без своего верного телохранителя. Ну подумай сам: зачем зря мучить ее и Виктора Петровича, если мы не сможем до вечера найти доказательства? Им и без того хватает лиха. Сохраним наш «большой-большой секрет», а для своего клиента я что-нибудь потом придумаю. Пусть папа и дочка остаются тут с миром. А эти двое… катятся в свой Израиль.

Я ущипнула Гошку за нос.

— Обещаю тебе, что буду каждую неделю слать Алешке Михайловскому анонимные письма. И очень скоро самым страшным для обоих наказанием станет их брак!

Он фыркнул.

— Это ты неплохо придумала. Только очень не хочется откладывать наказание на перспективу!

— Я посоветуюсь в Тарасове, что можно сделать. Ну, будь умником, коллега!

Я чмокнула «младшего партнера» и выскользнула за калитку.

И вот я опять возвращалась домой. Я гнала машину, не обращая внимания ни на дорогу, ни на окрестные пейзажи, ни на музыку, журчащую в приемнике, ни даже на головную боль и жару. Я думала все об одном и том же. Если бы мысли могли убивать, то Янина Борисовна Михайловская уже корчилась бы в судорогах.

Когда я заглушила мотор на стоянке возле своего дома, на часах было без четверти три. После улицы, залитой раскаленной солнечной лавой, подъезд встретил почти абсолютной темнотой. И все-таки в дырочках почтового ящика, на который я бросила взгляд чисто машинально, по многолетней привычке, что-то отчетливо желтело. Утром точно ничего не было: значит, бросили только сегодня. Похоже на денежный перевод, но мне никто ничего не должен, к сожалению…

Позвенев ключами, я открыла дверку, и в руки мне упало какое-то извещение. «На Ваше имя получена ц/б из … С.-Петербурга», — еле-еле разобрала каракули почтового служаки, которыми было выписано название города. Ценная бандероль из Ленинграда!

Погоди, погоди, Татьяна. Успокойся! Может, это совсем не то, что ты думаешь, а так — ерунда какая-то… Паспорт при мне, слава богу — подниматься в квартиру не надо. И машина не понадобится: почтовое отделение через два квартала. Только бы они еще работали! Суббота ведь…

На одном дыхании я преодолела эти два квартала, ввалилась внутрь пустой почты, которой оставалось полчаса до закрытия, дрожащей рукой сунула в окошко свой паспорт с извещением… Чертова баба, да что же она так копается. Неужели у них ценных бандеролей в подсобке до потолка навалено?!

Наконец служащая вынесла и равнодушно швырнула мне небольшой аккуратный сверток в желтой бумаге. Крупным каллиграфическим почерком вверху — мой адрес, в нижнем уголке — санкт-петербургский адрес отправителя… И фамилия — Зарецкая О. П.

Не помню, как я добежала до квартиры, как содрала с бандерольки бумажную обертку. Опомнилась только тогда, когда в руках у меня оказалась пухлая книжица форматом чуть больше карманного блокнота, в красивом переливчатом переплете, напоминающем зелень малахита.

— Вот ты где, моя голубушка…

Несколько секунд я вертела ее и так, и этак, посмеиваясь и прищелкивая языком, все еще не веря, что держу в руках. Книжица пахла дорогими сигаретами и дорогими духами: бумага ведь надолго впитывает запахи. И еще она отчетливо пахла … преступлением.

Внутри было что-то вложено, и я открыла блокнот. Там оказался обычный тетрадный листочек с каким-то посланием, несколько газетных вырезок и еще — распечатанный конверт с письмом, адресованным Марине Алексеевне Ветровой. Тем самым, которое ее сын Саша написал шестого января на Кавказе и которое безответственный Миха Холин переслал из Воронежа почти три месяца спустя. Я развернула листок из тетрадки и прочитала:

«Уважаемая Татьяна!

Мы с Вами незнакомы, но надеюсь, что эту посылку вы ждали. Пересылая Вам эти документы, я выполняю последнюю волю моей старинной подруги Марины Алексеевны Ветровой. В недобрый час я зашла навестить ее вчера — в день своего отъезда из Сольска. Нехорошие предчувствия терзают меня, когда пишу эти строчки… Мариночка не успела мне объяснить, в чем дело, а может, и не захотела: она никогда не спешила делиться своей болью, берегла своих ближних от напрасных переживаний. Только сама всегда переживала за все и за всех… Марина сказала мне лишь, что скоро она умрет и что я должна позаботиться, чтобы эти самые документы попали в руки Вам и только Вам. А уж Вы знаете, что с ними делать.

Надеюсь, это так и есть и что я не опоздала с посылкой. Я бы привезла все это Вам домой еще в тот же день, да, к сожалению, времени было в обрез, я едва успевала на самолет. А телефона Вашего Мариночка не знала. Вот и пришлось увезти с собой в Питер.