Незнакомая дочь

Я открыла единственную бутылку вина, которая у меня имелась, красного, из супермаркета. Мы поели за столом в гостиной, сидя рядом на диване. Рыба получилась удивительно вкусной, я разговорилась и почувствовала, что меня успокаивает звук собственного голоса. Рассказывала о работе, о дочерях – в основном о них. Сообщила Джованни, что они никогда не доставляли мне проблем. Учились хорошо, переходили из класса в класс с высокими оценками, получили дипломы и станут отличными учеными, как их отец. Сейчас они живут в Канаде: младшая продолжает учебу, а старшая уже работает. Я рада, что, исполняя свой материнский долг, оберегала их от всех опасностей современной жизни.

Я говорила, он слушал. Иногда вставлял что-нибудь о своих детях. Старший сын у него геодезист, сноха работает на почте; второй ребенок, дочь, вышла замуж за хорошего парня, который держит на площади газетный киоск; младший сын – это его наказание, он никогда не хотел учиться и зарабатывает кое-что только в летний сезон, катая туристов на лодке; вторая дочь, его меньшенькая, в детстве отставала в учебе, серьезно болела, но сейчас собирается писать диплом: она будет первой в их семье, кто получит высшее образование.

Он также с нежностью говорил о внуках, они у него все были от старшего сына, у остальных детей не было. Мы приятно общались, у меня появилось ощущение довольства и согласия с окружающим миром. Запах рыбы – это была кефаль, – бокал вина, свет, исходивший от моря и вливавшийся в окно. Он рассказал о внуках, а я о дочерях, когда они были маленькими. Однажды, лет двадцать тому назад, выпал снег, и мы с Бьянкой здорово повеселились. Ей было три года, я надела на нее розовый комбинезон с капюшоном, обшитым белым мехом, щеки у нее раскраснелись; мы забирались на вершину холма, таща за собой санки, Бьянка садилась спереди, а я сзади, крепко ее обнимая, и мы на полной скорости мчались по склону, крича от восторга, а когда оказывались внизу, то толстый слой сверкающих ледяных чешуек покрывал и розовый комбинезон, и даже красные щеки: я видела только счастливые глаза и рот, из которого вылетали возгласы: “Мама, еще!”

Я говорила, и мне вспоминались одни лишь радостные моменты, я немного скучала – светло и легко – о том времени, когда они были маленькими, когда хотели слышать мой голос, хотели, чтобы я гладила их, целовала, обнимала. Каждый день Марта стояла у окна, поджидая меня с работы, и, как только я появлялась, она не выдерживала, открывала дверь на лестницу и выскакивала на площадку, маленькая, мягкая, ей не терпелось прижаться ко мне, и она неслась так быстро, что я боялась, как бы она не упала, и просила: “Тихо, не беги!” Она была совсем малышка, но проворная и ловкая, я ставила сумку, опускалась на колени, разводила руки, чтобы принять ее в объятия, и она врезалась в меня, как снаряд, едва не опрокидывая, и я обнимала ее, а она обнимала меня.

Время идет, сказала я, и меняется их крошечное тельце, и только наши руки помнят, каким оно было. Они растут и скоро становятся одного роста с вами, а потом обгоняют вас. Марта переросла меня уже в шестнадцать лет. Бьянка так и осталась невысокой: ее макушка на уровне моего уха. Иногда они, как в детстве, садились ко мне на колени, что-то одновременно рассказывали, ласкали меня, целовали. Подозреваю, что Марта стала тревожиться за меня, хотела защитить, как будто это она взрослая, а я маленькая, и такое усилие над собой, вкупе со стойким ощущением несоответствия поставленной задаче, сделало ее печальной и закомплексованной. Но я в этом не совсем уверена. Бьянка, например, не экспансивна, как и ее отец, но иногда мне кажется, что ее сухие короткие фразы, просьбы, больше напоминающие приказ, имеют своей целью перевоспитать меня ради моего же блага. Дети, они такие: то они вас любят, обнимают, то пытаются перекроить на свой лад, как будто считают, что вас неправильно воспитывали и нужно обучить вас, как вести себя в этом мире, какую музыку слушать, какие книги читать, какие фильмы смотреть, какие слова употреблять, а от каких навсегда отказаться, потому что они безнадежно устарели и никто их больше не использует.

– Они думают, что знают больше нашего, – заметил Джованни.

– Порой так оно и есть, – откликнулась я. – Потому что к тому, чему учим их мы, они добавляют то, что узнают помимо нас, ведь их время совсем другое, и это уже не наше время.

– Оно гораздо хуже.

– Как вы сказали?

– Мы их испортили. Они постоянно предъявляют нам претензии.

– Разве?

– Вот у меня в детстве что было? Только деревянный пистолет. К рукоятке прицеплена бельевая прищепка, к стволу – резинка. В резинку вкладывается камешек, как в рогатку, и потом резинка с камешком зажимается прищепкой. Вот пистолет и заряжен. Когда хочешь выстрелить, просто сдавливаешь прищепку, она открывается, и камешек вылетает.