Незнакомец. Шелк и бархат

— Очень оригинальное собрание книг. Я бы очень хотела узнать, кто здесь жил.

— Человек, который, судя по всему, часто общался с мертвыми. Если ты изучишь все то, что мы взяли, то, возможно, узнаешь, как войти с ними в контакт и удовлетворить свое любопытство.

— Не надо шутить такими вещами, — не задумывайся», ответила я. — И не пытайся меня запугать.

Тогда я действительно ничего не боялась — во всяком случае, при свете дня и рядом с Эйнаром. Но после того, как мы уже осмотрели когда-то хорошо оборудованный пустой скотный двор и последний, изрядно покосившийся домик у самого леса, я спросила:

— Как ты думаешь, почему люди оставили такую чудесную маленькую деревушку? Где еще можно жить так свободно и так независимо? И потом, здесь так красиво!

— Знаешь, осенними вечерами и зимними ночами здесь, наверное, совсем не так здорово, — трезво предположил Эйнар. — Хотя — Наполеон ведь здесь остался. Он предпочитает жизнь здесь всем удобствам в доме престарелых.

Сквозь дырявый деревянный пол проросла целая грядка картофельной ботвы. Она казалась такой забавной и почти декоративной, так что мы в хорошем настроении отправились домой в свой уголок хутора.

Мое хорошее настроение сохранялось в течение полутора суток. Разумеется, мне было очень жаль, что Эйнару пришлось уехать и оставить нас, но он должен был скоро вернуться и по пути забрать из Скуга Кристину. Первая ночь после его отъезда была холодной и тихой. Когда Камилла и Кристер, которые допоздна сидели со мной в кухне и болтали возле радостно потрескивающего очага, ушли в свой домик, светила полная луна. На улице было почти совсем светло, хотя часы показывали половину второго. Я сладко заснула и спокойно проспала до самого утра.

Вторник принес с собой двадцать три градуса тепла, от чего мы все стали вдруг ленивыми и вялыми. Юнас без всяких уговоров улегся после обеда в комнате с розовыми обоями и окнами на север. Кристер то и дело заводил речь о том, что съездит за полмили в Плоский Холм за свежей газетой, но дальше разговоров дело не доходило.

— На кой черт тебе эта газета? Ты вычитаешь там про новое убийство на сексуальной почве, начнешь нервничать и дергаться и испортишь весь наш невинный райский отдых.

Камилла лежала на одеяле, постеленном на траве. В своем оранжевом бикини минимальных размеров она была столь великолепна, что мой собственный белый купальник показался мне старомодным и нелепым. Но Кристер, сознательно или невольно, укрепил мою веру в себя, заметив:

— Пак гораздо более загорелая, чем ты, Кам. И не такая тощая. Тебе надо отдохнуть и отъесться.

Ее взгляд за стеклами темных очков невозможно было разглядеть.

— Я не дотягиваю?

— Ну что ты! Ты слишком хороша, чтобы добавлять сюда слово «невинный». И потом, я совсем не хочу читать про новые убийства. Достаточно и того, которое мы расследуем сейчас.

Тут включился в разговор папа.

— Ты имеешь в виду ту историю в Емтланде?[3] В нем вы, насколько я понимаю, крепко застряли?

— К сожалению, да. Прошло уже три месяца, а мы еще не сдвинулись с мертвой точки.

— Мертвая точка, — пробормотала Камилла. — Какое жуткое слово, если подумать об обстоятельствах этого дела! Но лучше все-таки не думать. Главное, чтобы ты сидел с нами, а не тащился по этой проклятой дороге из-за какой-то дурацкой газеты. Лучше позагораем, а потом искупаемся, а потом ты почистишь картошку, а потом мы поедим, а потом ты помоешь посуду, а потом мы…

Так мы и сделали, а между тем небо над вершинами гор на юго-востоке постепенно хмурилось.

Около полуночи разразилась гроза. Бушевал ветер, дождь лил, как из ведра. И хотя я знала, что папа спит сейчас на втором этаже, а Юнас в соседней комнате, что до Кристера и Камиллы всего двадцать метров, — все это ничуть не помогало. Нервы у меня были взвинчены без всякой видимой причины, и я всю ночь не сомкнула глаз. Юнг-Штиллинг назвал бы это «предчувствиями» и был бы абсолютно прав.

С восьми часов утра в среду злая судьба начала исподтишка наносить нам свои удары. С этого момента на наши головы обрушились не какие-нибудь отдельные неприятности, а целая серия несчастий и непредвиденных осложнений. И уже на следующую ночь большинство из нас было вырвано из летнего дачного рая, и даже для тех, кто остался или вскоре вернулся, спокойные беззаботные дни миновали.

Проворочавшись всю ночь в кровати, я поднялась, едва рассвело. Брюки и свитер показались мне наиболее подходящей одеждой в такую погоду, когда все небо было затянуто серо-черными тучами, а ветер грозно шуршал в кронах кленов. Впрочем, дождь уже прекратился, и я пошла побродить среди диких яблонь и сиреневых кустов, ожидая, когда проснется Юнас. Однако свежий воздух, судя по всему, коренным образом изменил его привычки, так что я так и бродила одна, невесело и бесцельно, когда последовал первый удар.

За шумом ветра я вдруг услышала треск мотоцикла. Тут я вспомнила, что Наполеон говорил что-то про Бьёрна-Эрика Ульссона, который будет возить нам молоко, и когда треск затих и из рощи появился молодой человек, я двинулась ему навстречу.