Незнакомка в городе сегуна. Путешествие в великий Эдо накануне больших перемен

Цунено не смогла устоять и все-таки сделала несколько покупок. Своей невестке Сано она послала масло для волос и приписала, что оно «лучшее в городе»[399]. Восьмилетнему племяннику Кихаку передала носовой платок, а матери отправила листы обжаренной морской капусты и еще кое-что необычное: серебряную монету, которую попросила у своего нового нанимателя, и тот ей дал ее. Монета называлась «дайкоку» – по имени смеющегося бога удачи, благополучия и богатства, изображенного на лицевой стороне. С этим названием была связана шутливая игра слов, понятная лишь столичным жителям. Дело в том, что чиновника, ведавшего монетным двором в Эдо, звали Дайкоку Дзёдзе[400]. Конечно, он не имел никакого отношения к богу, но ведь серебряная монета уже сама по себе источник счастья, не так ли?

Цунено постаралась избавиться от долгов, по крайней мере денежных[401]. Смотрителю своего прежнего квартала Дзинсукэ она отдала три золотые монеты. С прихожанином храма Ринсендзи Ясугоро – оказавшим ей услугу и передавшим ее родным в деревню Исигами подарки и письма – расплатилась сотней медных монет. Но осталась ему должна еще пятьсот медяков, ведь жизнь в Эдо оказалась поразительно дорогой. Цунено приходилось самой платить буквально за все – «до последней чайной пиалы и палочек для еды»[402]. Ей все-таки удалось купить себе подушку и пару башмаков[403], но она по-прежнему носила то, в чем ушла из Этиго, – черное кимоно и накидку. И потому, встречая на улице знакомых, Цунено смущенно отводила глаза[404]. Вот если бы дядя прислал три золотых слитка, которые был все еще должен ей! Тогда она купила бы новую одежду и, возможно, на оставшиеся деньги смогла бы в какой-то мере насладиться тем, что предоставлял ее новый район.

Но в любом случае билет в один из лучших столичных театров был Цунено не по карману. Ложа около сцены стоила полтора золотых слитка[405] – столько получала обычная служанка за полгода работы. Даже за самое неудобное место в крупном театре ей пришлось бы выложить свое месячное жалованье[406]. Правда, билет на летнюю постановку театра помельче – на стоячее место у самой сцены – обошелся бы не дороже нескольких мисок лапши[407]. Кроме того, всегда можно было найти и представления при храмах, и уличные выступления. Порой в них участвовали одни и те же актеры[408].

Если Цунено могла бы приобрести билет, то на несколько часов она перенеслась бы в чарующе яркий, шумный, блистательный мир. По сравнению с ним даже столица показалась бы серой и скучной. Самурай Буё Инси уверял, что после знакомства с театром кабуки женщины теряют вкус к реальной жизни: «Воистину, женщина, хоть раз посетившая представление, становится одержима им до такой степени, что готова отказаться от еды, лишь бы снова попасть в театр. От любви к зрелищам молодые женщины буквально теряют рассудок»[409].

К счастью, имелись менее затратные способы приобщиться к миру театра. Наверное, Цунено не раз задерживалась у афиш, которые расклеивали на стенах городских бань и углах улиц, разглядывала сцены из пьес, шедших в этом сезоне, и выискивала имена любимых актеров. А когда слышала зазывные крики уличного разносчика афиш, по всей видимости, выбегала из дома и покупала их уменьшенные копии. Только что оттиснутые, они пахли дешевой краской: смесью перебродившего сока хурмы и копоти от рапсового масла – резкий, кисловатый запах нового театрального сезона. Быть может, Цунено не тратила свои деньги, а брала театральные программки у соседей, но в любом случае она не раз, надо думать, перечитывала их. При желании такую афишку можно было повесить на стену и любоваться ею перед сном, чтобы потом грезить о знаменитых актерах, чьи имена выводились крупными жирными иероглифами, и даже о тех новичках, которым отводились нижние строчки, набранные мелким шрифтом[410].

На афишах не встречалось одно из самых знаменитых театральных имен – Хансиро. Дело в том, что Ивай Хансиро V, сначала прославившийся в ролях бойких девушек-простушек, а затем имевший огромный успех, исполняя коварных злодеек, в течение долгих лет выступал под другим сценическим именем[411]. Но не только любители театра, а и многие горожане – да практически все в Эдо – хорошо его знали именно как Ивая Хансиро. Гейши «заимствовали» отдельные иероглифы из этого имени и вставляли их в собственные профессиональные имена[412]. Модницы носили обувь в стиле хансиро[413] – сандалии с неглубоким поперечным пазом в деревянной подошве, напоминавшие те, в которых актер выходил на сцену. Даже в провинции Этиго люди, интересовавшиеся театральной жизнью, слыхали о Хансиро и, конечно, рассматривали его портреты на известных цветных гравюрах. Ивая Хансиро V всегда изображали в сценическом костюме и гриме – в виде великолепной и неизменно соблазнительной женщины.